Призрак Адора - Страница 16

– Нельзя! Пусть меня судят! Без судьи нельзя!

– Давайте, ребята, тащите, – деловито и праздно, как будто речь шла о каком-то бревне, поторопил Бариль. – Только брюхо ему взрежьте не над палубой, и так придётся в две вахты отмывать.

Пленник выкатил обезумевшие глаза и, клацая зубами, стал судорожно цепляться связанными за спиной руками за мёртвые тела.

Вдруг раздался голос марсового:

– Вижу шлюпку! На мачте – Юнион Джек и вымпел адмиралтейства. Идёт к нам!

– Быстро! – приказал я. – Тех, кто остался, накрыть брезентом, вахтенные – по местам, остальные – вниз, на пушечную палубу!

Топот, шорох, всё стихло. Действительно, шлюпка движется к нам. Шестеро гребцов, на корме – очень юный, щёгольски разодетый чиновник.

– Эй, на “Дукате”! – закричал он срывающимся в фальцет тенорком. – Давайте трап!

Мы молча переглянулись. Пускать его сюда нельзя. Объясняться, что произошло, – значит задержаться в Бристоле ещё на месяц. Да и очень возможно, что этот визитёр уже получил свою порцию турецких денег за то, чтобы рассмотреть, насколько серьёзны повреждения на корабле. Нет уж, мистер. На палубу ты не ступишь. (Мне тут же пришло в голову, как себя с ним вести.)

Послышалось неумелое, полное бравады проклятие. Шлюпка обогнула корму “Дуката” и подошла со стороны крена, где борт был ниже.

– Трап давайте! – снова завопил голосок.

Хромая, я подошёл к борту, перегнулся.

– Чего распищался, шкерт? – сердито бросил вниз.

Юнец побагровел, задохнулся. Его гребцы попрятали неудержимые ухмылки. Каждый знает, что “шкертом” на корабле называется случающийся среди матросов придурок, “прислуга за всё”.

Минуту щёголь задыхался, тряс паричком, багровел, икал, выпучив глаза. Наконец, нашёлся:

– Я посланник адмиралтейства! Я выясняю, что здесь произошло!

– Ну и выясняй себе. Нас-то ты зачем беспокоишь?

– Немедленно спускайте трап! – едва не лопнул от вопля мальчишка.

– Да? – задумчиво посмотрел я на него. – А штаны тебе не спустить, сосунок?

Он кажется уже готов был заплакать, но вдруг нашёлся:

– Да он же пьян! Пьяный в команде! Кто таков, отвечай!

(Вот и хорошо. Пусть в адмиралтействе знают, что их посланника не пустили на корабль не по злой воле, а по причине временного пьяного безумия.)

– Тебе сколько лет? – вместо ответа спросил я. – Пятнадцать-то есть?

– Мне восемнадцать! – отчаянно закричал разряженный чиновничек.

– О, как восемнадцать лет назад твой папа был неосторожен!

– Негодяй! – завопил посланник. – Я заколю! – Он выхватил из посеребрённых ножен шпажку. – Я вызываю!

– Да? – удивился я. – А ты дворянин?

– Я знатный дворянин, мерзавец!

– О, какая хорошая фамилия!

(Честное слово, мне было жаль его. Но “Дукат” нужно было спасать.)

– На берег! – кричал плачущим голосом мой недруг. – Я вызываю!

– Ах ты, – посетовал я. – Не получится. Я-то не дворянин. Нельзя. Опозоришься.

– Где хозяин судна? Где документы? – страдал внизу гонец.

– Хозяин уплыл ещё вчера, – серьёзно ответил я. – А мы вот задержались. Ром попался хороший.

– А почему был пожар?

– Говорят тебе, ром, дурачок. Боцман выпил рома с порохом и пукнул. Вот и пожар. Ты сам-то что же, не пукаешь?

– Я арестовываю корабль! – завопил чиновничек.

– Дудки! – внезапно разозлился я. – Бумаги на “Дукат” получены в понедельник, так что нас здесь два дня уже нет!

– Я арестовываю вас!

– Хорошо, хорошо. Только шпажкой не маши, а то корабль потопишь!..

Вдруг случилось непредвиденное. Лежащий под брезентом, с балластом на ногах пленник, желая, очевидно, привлечь внимание тех, кто был в шлюпке, истошно закричал. В шлюпке вздрогнули и подняли головы.

– А-и-и-я-а! – пронёсся отчаянный вопль.

Проворно шмыгнул Бариль, ещё кто-то, зажали пленнику рот, а один из матросов вдруг пробежал с грохотом по палубе и с тем же “а-и-и-я-а!” – перегнулся через борт. Перегнулся и выплеснул из себя свой недавний обед. Юнец в шлюпке с маху уселся на банку, выхватил судорожным движением белый кружевной платочек, зажал нос и рот. Быстро замахал рукой, и шлюпка пошла вокруг корабля, обратно, к берегу.

– Эй, шкерт! – закричал я ему вслед. – Так ты зачем приходил-то?

Он лишь втянул голову в плечи.

– Вот, одной бедой меньше, – сообщил я, поворачиваясь к своим. – Но “Дукат” нужно уводить из гавани. Сегодня же. Пусть барражирует[11] в акватории[12] Бристольского залива, а придёт время отплытия – подойдём к нему на “Форте” или на “Африке”. Теперь. Где этот крикун? Пугать, так уж пугать до конца. (А сам в это время быстро выхватил взглядом находчивого матроса. А, помню его. Готлиб Глаз. Так, ладно.)

Отпахнули брезент, замотали пленнику рот его же оторванным рукавом, потащили к борту. Я кивнул Барилю, и он, помогая тащить, как бы случайно сдвинул рукав с его лица. Тут же пленник хватил воздуху и завопил:

– Скажу, скажу-у! Уго Дак и Билли Плешивый меня позвали, а их турок нанял!

Я быстро хлопнул в ладоши, и дрожащего, с безумными глазами, бандита оттащили от борта.

– Один вопрос, – сказал я ему. – Ты жить хочешь?

Он затрясся сильнее, что-то промычал, кривя синие губы. Я был склонен рассматривать этот ответ как положительный, и продолжил:

– Тогда вот этим джентльменам, – я положил руки на плечи Давиду и Барилю, – расскажешь всё, что знаешь. Не захочешь – можешь прыгать за борт, держать не станем. (Я как бы невзначай бросил взгляд на привязанную к его ногам чугунную чушку.) – Тебя ведь сюда не звали.

Я поманил с собой Бэнсона и Стоуна и пошёл вниз, в каюты – встретиться с ранеными.

– Скажи, Энди, – осторожно ставя больную ногу на покосившийся трап, спросил я, – что это за причуда такая – вспарывать животы у трупов?

– Утопленник, мистер Том, через какое-то время начинает пухнуть и раздуваться, вроде бы как шар. И тогда он всплывает наверх, синий и страшный. Чтобы этого не было, его заранее и протыкают.

– Да, Энди, жизнь штука нелёгкая. Сколько же нужно было увидеть всплывших трупов, чтобы сообразить, что с ними следует делать!

С этими словами я вошёл в каюту, то самое помещение, которое, в ущерб пушечному хозяйству, было отдано команде. Метнулся короткий шёпот; кто-то, садясь, опустил с деревянной кровати костлявые жёлтые ноги.

– Не вставать! – потребовал я и подошёл ближе.

Всё-таки хорошо, что я распорядился сделать для команды такие вот узкие чуланчики без дверей. Ночью он – спальня, днём – столовая, цирюльня, портняжная мастерская и гардероб. Теперь вот он ещё и лечебница. Два ближних отсека заняты ранеными. Толстые соломенные тюфяки, белёный холст, привязанные верёвкой за два уголка подушки. На столиках стоят глиняные чашки, и от них поднимается пар. Время обеда уже прошло, значит, Леонард греет котёл специально для них. Это хорошо. Это правильно.

– Серьёзных ран нет, – вполголоса сообщил Стоун. – Джек в ногу, Лис и Сэм Гарпун – в грудь, Рэндальф – в руку и голову.

– Значит, на берег никого отправлять не будем?

– Нет, мистер Том. Поправятся здесь. Да и они отчаянно против.

– Против?

– Отчаянно. Все, мистер Том, считают, что ни на одной посудине во всём свете нет такой заботы о команде, как на “Дукате”. Что за время фрахта видит моряк, мистер Том, кроме изнурительной, до кровавых мозолей, работы? Короткий сон, гнилую еду да девятихвостую кошку.

– А это ещё что такое?

– Специальная плётка для битья матросов, с девятью концами. Есть на любом корабле, и даже заносится в опись имущества, как ведро, багор или якорь. Так вот. Матросы привыкли, что на корабле они – не люди. Они полумашины, полуживотные. Скот, нанимаемый за гроши и подгоняемый пинками. А вот на “Дукате” они – люди. А комфорт и уют – это много значит для матроса. Это больше, чем роскошь. Нет, мистер Том, наш матрос покинет корабль только мёртвый. Да и то с большой неохотой.