Признания Мегрэ - Страница 8

Мегрэ кивнул. Он не преуменьшал значимость подобной, казалось бы, мелкой детали.

– Что-нибудь еще? Вам не приходилось одалживать у него денег?

Пуан густо покраснел. Мегрэ все понял. Министр краснел не потому, что ему было чего стыдиться, а потому, что с нынешнего дня любой человек будет считать себя вправе задать ему этот вопрос.

– Никогда! Клянусь вам…

– Я вам верю. Никакими акциями компании «Нику и Совгрен» не владеете?

Пуан с горькой улыбкой на губах покачал головой.

– С завтрашнего утра постараюсь сделать все возможное, – пообещал Мегрэ. – Думаю, вы понимаете, что я в любом случае знаю меньше вашего и весьма плохо ориентируюсь в мире политики. Повторюсь, я сильно сомневаюсь в том, что отчет удастся найти раньше, чем тот, кто завладел им, успеет воспользоваться документом по своему усмотрению. И все-таки, положа руку на сердце… Вы сами могли бы уничтожить его, чтобы спасти своих коллег, которых он, несомненно, компрометирует?

– Ни в коем случае.

– Даже если бы на этом стал настаивать глава вашей партии?

– Даже если бы мне посоветовал сам президент.

– Я так и думал. Простите, что задал этот вопрос. Всего доброго, господин министр.

Оба поднялись, Пуан протянул свою широкую, покрытую волосами руку.

– Прошу прощения, что втянул вас во все это. Я чувствовал себя настолько сбитым с толку, настолько растерянным…

Да, теперь, когда он вручил свою судьбу другому человеку, он явно испытывал облегчение. Говорил своим обычным голосом, зажег верхний свет, открыл дверь.

– В министерство ко мне вы прийти не можете, потому что вы слишком известная фигура. Обязательно начнутся расспросы. Звонить вы мне тоже не можете, я уже говорил, опасаюсь прослушки. Эта квартира ни для кого тайной не является. Как же мы будем поддерживать связь?

– Я найду способ, когда сочту нужным. Вы же всегда можете позвонить мне домой из телефона-автомата, как сделали сегодня вечером. Если меня не окажется дома, жена обязательно все передаст.

Одновременно обоим пришла в голову одна и та же мысль, и оба одновременно невольно улыбнулись. Слишком уж они походили на заговорщиков, обсуждая это стоя вот так у порога.

– Спокойной ночи, господин министр.

– Спасибо, Мегрэ. Спокойной ночи.

Лифт комиссар вызывать не стал. Он пешком спустился с пятого этажа, попросил консьержку отпереть дверь и вышел на улицу, где заметно похолодало, а туман сгустился еще больше. В поисках такси ему пришлось дойти почти до бульвара Монпарнас. Комиссар, засунув руки в карманы, свернул направо, прошел метров двадцать, и тут его ослепили фары. Одновременно послышался звук заведенного мотора. Из‑за тумана сложно было оценить расстояние до автомобиля. В какой-то момент комиссару показалось, что машина катится прямо на него, но она просто проехала мимо, обдав его неверным светом фар. Мегрэ не успел поднять руку, чтобы загородить лицо. Впрочем, подумалось ему, это было бы совершенно бесполезно.

Кажется, кому-то было интересно, кто же так долго сидит в гостях у министра, в окнах которого до поздней ночи горел свет. Мегрэ пожал плечами и пошел дальше. Больше ему никто не встретился, кроме шедшей навстречу влюбленной парочки, так страстно целовавшейся прямо на ходу, что они чуть было не столкнулись.

Наконец комиссар поймал такси. В окнах на бульваре Ришар-Ленуар до сих пор горел свет. Как обычно, Мегрэ заранее вынул ключ, и, как обычно, жена оказалась на пороге до того, как он успел им воспользоваться. Она была в ночной рубашке, босая, и глаза у нее были совсем сонные. Едва открыв мужу дверь, она немедленно нырнула обратно в постель.

– Сколько времени? – сонным голосом спросила она.

– Десять минут второго.

Комиссар улыбнулся, когда ему пришло в голову, что в другой квартире, более роскошной, чем эта, но куда более безликой, другая супружеская пара сейчас обменивается точно такими же репликами. Мегрэ прекрасно понимал, почему Пуан с женой не чувствовали себя дома в министерских апартаментах. Это была не их спальня и не их кровать. Они были чужаками в огромном здании, где вынуждены были жить и которое, конечно, казалось им не домом, а запутанным лабиринтом.

– Чего он от тебя хотел?

– Признаться, я и сам не очень понял.

Жена не успела до конца проснуться. Глядя, как переодевается Мегрэ, она пыталась осознать услышанное.

– Ты не знаешь, чего он от тебя хотел?

– Скажем так, ему нужно было посоветоваться.

Комиссар не стал прибегать к слову «успокоиться», хотя оно было бы здесь более уместно. Забавно. Ему казалось, что если здесь и сейчас, в теплой и уютной атмосфере своего дома, он произнесет словосочетание «отчет Калама», то рассмеется в голос.

Полчаса назад, на бульваре Пастер, эти слова отдавали настоящей драмой. Затравленный министр произносил их с почти суеверным ужасом. Президент проснулся среди ночи, ибо счел проблему важнейшим государственным делом. А речь-то шла о сорока плохо отпечатанных листах, годами валявшихся на пыльном чердаке и никому не нужных. И обнаружены они были школьным смотрителем, не исключено, что совершенно случайно.

– О чем ты думаешь?

– О некоем Пикемале.

– Кто это?

– Пока точно не знаю.

Комиссар действительно думал о Пикемале, вернее, бездумно повторял про себя три слога, составлявшие его фамилию, и фамилия казалась ему очень смешной.

– Хороших снов.

– И тебе. Знаешь, а разбуди-ка меня завтра в семь часов.

– Почему так рано?

– Нужно будет позвонить.

Мадам Мегрэ уже протягивала руку к выключателю, специально расположенному поближе к изголовью.

Мегрэ почувствовал легкое прикосновение к плечу и тихий шепот:

– Мегрэ! Семь часов.

В руках у жены была источавшая аромат чашка кофе. Комиссар постепенно приходил в себя, его чувства и разум «включались» по очереди. Так, вразнобой, настраивается оркестр перед началом концерта. Семь часов. Значит, день необычный. Обычно жена будит его в восемь. Еще не открывая глаз, Мегрэ отметил, что день солнечный. А ведь вчера был туман. И перед тем, как воспоминание о тумане принесло с собой воспоминание о бульваре Пастер, Мегрэ ощутил во рту неприятный привкус, которого давненько не чувствовал по утрам. Задавшись вопросом, а не грозит ли ему похмелье, комиссар вспомнил о вчерашних деревенских стопочках с водкой, а потом и о министре.

Наконец Мегрэ открыл глаза и в самом дурном расположении духа сел на кровати. Впрочем, голова не болела. А он и не заметил вчера, что вдвоем с министром они выпили почти бутылку…

– Не выспался? – спросила жена.

– Ничего. Пройдет.

Комиссар, не вставая с кровати, мелкими глотками пил кофе. Потом, глянув в окно, проговорил еще хриплым от сна голосом:

– Хорошая погода.

– Да. Подморозило.

Солнце было ясным и свежим, как молодое белое вино. Просыпался Париж, просыпался бульвар Ришар-Ленуар, раздавались знакомые звуки.

– Тебе надо куда-то идти? Так рано?

– Нет. Просто мне нужно позвонить Шабо, а после восьми я рискую его не застать. А если сегодня в Фонтене-ле‑Конт ярмарка, то и после половины восьмого звонить будет бесполезно.

Жюльен Шабо, ставший следственным судьей в Фонтене-ле‑Конт, где он жил вместе с матерью в большом доме, в котором и родился, был давним приятелем Мегрэ, еще с тех времен, когда оба учились в Нанте. Два года назад, возвращаясь с конгресса в Бордо, Мегрэ заезжал к нему погостить.

Мадам Шабо, женщина весьма преклонных лет, каждое утро отправлялась к шестичасовой мессе, а в семь часов утра дом уже бодрствовал. Ровно в восемь Жюльен выходил из дома, но не в сторону Дворца правосудия, не слишком-то перегружавшего его работой, а чтобы прогуляться по городу и вдоль Вандеи.

– Сделай мне еще чашечку, пожалуйста.

Мегрэ подтянул к себе телефон, попросил соединить. В момент, когда телефонистка повторяла номер, комиссару пришло в голову, что если хотя бы одна из вчерашних гипотез верна, то его телефон уже наверняка прослушивается. Мысль порядком подпортила его и без того не слишком благодушное настроение. Он вдруг явственно ощутил то отвращение, которое ему уже довелось испытать, когда он оказался замешан в политической интриге. Вспыхнуло раздражение на Огюста Пуана, которого комиссар до сих пор знать не знал, но который почему-то счел нужным втянуть его в это грязное дело…