Признания Адриана Моула - Страница 6

– Сейчас июль, – рявкнул он.

И я оставил в покое этого бедного малого с помутненным рассудком. Печально, что ничего не делается, чтобы помочь убогим гериатрическим страдальцам. И виновато в том правительство. С тех пор как они начали сыпать крысиный яд в систему водоснабжения, большинство взрослого населения чокнулось.

Я сидел на скале, на которой сиживал Вордсворт, и обалдевал от мысли, что там, где сейчас моя джинса, когда-то был его молескин. Какой-то придурок нацарапал на скале: «А че такое Вордсворт?» Ниже кто-то, более культурный, ответил: «Безмозглый вандал, как ты посмел изгадить священную скалу, которая стоит здесь миллионы лет! Встреть я тебя, запорол бы до смерти. Геолог». А еще ниже была другая надпись: «Лучше выпори меня. Мазохист». Съев бутерброды с тунцом и хлебнув диетического оранжада, я отправился гулять вокруг озера, пытаясь поймать вдохновение, но до пяти часов так ничего и не поймал. Посему сунул ручку с тетрадкой обратно в портфель и поспешил на вокзал, чтобы успеть на поезд в Мидлендс.

Мне опять крупно не повезло: я оказался в купе с двухлетними гиперактивными близнецами и их замученной матерью. Когда близнецы не устраивали буйные потасовки на полу, они стояли в двадцати сантиметрах от меня и злобно, не мигая, пялились. Прежде мне ужасно хотелось жить в большом фермерском доме с кучей очаровательных ребятишек. Я воображал, как буду выглядывать из окна моего кабинета и любоваться на них, порхающих среди уборочных комбайнов. Пандора, их мать, скажет: «Ш-ш! Папочка работает», и детки пошлют мне воздушный поцелуй пухлыми ручонками и побегут в кухню с каменным полом кушать пирожные, которые Пандора только что вынула из печи. Но после общения с этими рехнутыми близнецами я решил не бросать свое семя на ветер А не попросить ли родителей дать мне денег на стерилизацию в качестве подарка на восемнадцатилетие?

Приехав домой, я прямиком двинул к Пандоре, дабы поведать ей об изменениях, произошедших в моих планах на будущее.

– Au contraire, cheri,[8] в случае, если наши отношения продлятся достаточно долго, я бы хотела в возрасте сорока шести лет завести одного ребенка Девочку. Она будет красивой и необычайно одаренной. Мы назовем ее Свобода.

– Но разве женские репродуктивные органы репродуцируют в сорок шесть лет? – спросил я.

– Mais naturellement, cheri,[9] – ответила Пандора. – К тому же к нашим услугам всегда есть пробирка.

В комнату вошел мистер Брейтуэйт:

– Пандора, решай наконец. Ты едешь в Россию или нет?

– Нет. Я не могу оставить кошку.

Разразился жуткий скандал. Я не верил своим ушам. Пандора отказывалась провести неделю в России вместе с отцом только потому, что ее облезлая помойная кошатина намеревалась разродиться в четвертый раз! Когда в споре возникла пауза, я вставил:

– Я бы отдал правую ногу за то, чтобы поехать в страну, где родился Достоевский.

Однако мистер Брейтуэйт не ответил приглашением сопровождать его. Надо же быть таким мелочным! Кооперативный молочный магазин выделил ему два билета на поездку с целью изучения рынка молочных продуктов в Москве. (Миссис Брейтуэйт отказалась ехать, потому что недавно вступила в Социал-демократическую партию.) Выходит, один билет мог пропасть. И все же этот скупердяй не желал предоставлять мне потрясающей возможности изучить революцию в ее колыбели. Когда мистер Брейтуэйт вышел в сад и принялся яростно стричь газон, Пандора шепнула мне:

– Ты поедешь в Россию, обещаю.

Она обрабатывала отца всю неделю. Отказывалась от еды, врубала стереосистему на полную громкость, каждый день приглашала на чай своих приятелей из клуба «Ангелы ада». Знакомые панки приходили ужинать, а я завтракал у них почти каждое утро К концу недели мистер Брейтуэйт превратился в развалину, а миссис Брейтуэйт умоляла мужа отвезти меня за Железный занавес. А после того как Пандора устроила в саду концерт регги под открытым небом, мистер Брейтуэйт сдался.

Он явился к нам в воскресенье в 11 утра. Пришлось вытащить родителей из постели и устроить совещание на нашей кухне. Родители отнеслись к моей поездке в Россию с редким энтузиазмом.

– Отлично, Джордж! – воскликнула мать. – Мы устроим себе второй медовый месяц, пока Адриана не будет.

– Ага, малышку свезем к бабушке, – восторженно подхватил отец. – Мы сможем вновь обрести себя, а, Полин?

Они пообжимались немного, но потом все-таки занялись делом. Понимая, что я путешественник-девственник, мистер Брейтуэйт принес анкету, которую я внимательно заполнил под его неусыпным наблюдением. Ошибся я только раз: в графе «пол» написал «чист», а надо было «мужской».

Мы перевернули весь дом в поисках моего свидетельства о рождении, пока мама не вспомнила, что оно висит, вставленное в рамочку, у бабушки в гостиной. Отца отправили за свидетельством, а мистер Брейтуэйт повез меня сниматься на паспорт. По дороге, в машине, я пробовал разные выражения лица. Хотелось, чтобы на фотографиях получился настоящий Адриан Моул – отзывчивый и умный, но в то же время загадочный и с легким налетом чувственности. То, что получилось, сильно меня разочаровало. На снимках я выглядел прыщавым юнцом с налетом слабоумия в вытаращенных глазах. Когда все, кроме меня, хорошенько посмеялись над моими фотографиями, мать неохотно выписала чек на пятнадцать фунтов. Затем мистер Брейтуэйт проверил и перепроверил все документы и вложил их в большой конверт. Пока он занимался бумагами, я внимательно его изучал: ведь нам предстоит целую неделю путешествовать рука об руку и жить в одной комнате! Не сгорю ли я со стыда, появляясь на людях с человеком в клешах и цветастой жилетке? Но поздно! Жребий брошен! Судьба соединила нас!

Перед уходом, прижимая к груди конверт с документами, он обратился ко мне:

– Адриан, поклянись, что в течение недели в Москве ты не произнесешь ни единого слова о норвежской кожевенной промышленности.

– Ну конечно! – изумился я. – Если по каким-то причинам вы находите мои краткие лекции о норвежской кожевенной промышленности оскорбительными, я, разумеется, воздержусь от них.

– О нет, – произнес мистер Брейтуэйт, – я нахожу твои бесконечные монологи о норвежской кожевенной промышленности не оскорбительными, но невероятно занудными.

Он сел в машину и отправился в паспортный отдел, чтобы бросить конверт в щель на двери – ведь сегодня выходной.

В кино показали бы, как летят пожелтевшие листья и шелестят страницы дневника, гудят поезда и невидимая рука отрывает листки календаря. Но это не кино, а рассказ от моего имени, и все, что я считаю нужным вам сообщить, заключается в следующем: прошло немного времени, и я получил по почте паспорт и визу. Накануне отъезда из Англии в Россию не обошлось без напутствий. Бабушка предупредила: «Если русские предложат тебе осмотреть соляные копи, откажись и попроси, чтобы тебе показали взамен обувную фабрику». Мама посоветовала не упоминать о том, как ее в возрасте четырнадцати лет исключили из Лиги молодых коммунистов (Норвичское отделение) за братание с американскими солдатами. Пандора запретила покупать ей светлое янтарное ожерелье, поскольку она предпочитает темный янтарь. А мистер О’Лири, наш сосед через дорогу, советовал вообще не ездить.

– Все русские – безбожные язычники, – заявил он.

– Ага, – подхватила миссис О’Лири, – и ты такой же, Деклан. Уже два года не ходил к мессе.

Самым тяжелым испытанием на пути в Россию стало шоссе MI. «Вольво» мистера Брейтуэйта несколько раз едва не попало под встречные грузовики. У Водвордского провала мистер Брейтуэйт совсем пал духом, и умелые руки миссис Брейтуэйт перехватили руль. Я впервые летел на самолете и ожидал по отношению к себе сочувствия и чуть большего, чем обычно, внимания со стороны стюардессы, встречавшей нас в дверном проеме самолета.

– Я первый раз лечу, – обратился я к ней, – и, возможно, мне потребуется ваша забота.