Признание - Страница 11

Алена вытащила записку Никиты и протянула отцу.

Приблизившись к окну, Сергей Павлович внимательно прочел записку.

— В каких ты отношениях с ним? — Смуглые пальцы отца теребили записку. — Ему можно доверять? Этому Киту.

— Он мой старый товарищ, друг.

— Ладно. Спрячь понадежней, — вздохнул Сергей Павлович, возвращая листочек. — Этот Кит, видно, благородный человек. И весьма сообразительный…

Алена все-таки вернулась и подхватила деревянную лошадь. Довольно тяжелая штука, как это дети с ней справляются, подумала она.

— Да оставь ты ее! — крикнула Марина в приоткрытую форточку. — Сейчас спущусь, подожди.

В дальнем углу двора висела на цепях скамейка-качалка. Ржавая, скрипучая, с облупившейся розовой краской. Марина любила это местечко, скрытое от глаз заведующей, и пробиралась сюда покурить…

Огонек газовой зажигалки уходил в сторону от кончика сигареты. И надо было упереться ногами в дерево, чтобы успокоить расходившуюся скамейку.

— У тебя какие? — спросила Алена, подсаживаясь.

— «Шипка». Будешь? — Марина спрятала зажигалку в карман накинутого на плечи плаща.

— Без фильтра не люблю. — Алена запрокинула голову. — А хорошо здесь.

Симметричные верхушки сосен кололи небо, подчиняясь ритму качалки.

— Как Глеб? — спросила Алена.

— Уходил вроде немного успокоенный, — ответила Марина.

— А ты? Тоже успокоилась?

— Ты пришла, чтобы спросить меня об этом?

— Скажи: у тебя с Глебом роман?

— Роман! Повесть… У меня будет ребенок.

Алена растерянно провела ладонью по лбу.

— Тогда… зачем ты куришь?

— Поэтому и курю, — усмехнулась Марина.

Но Алена уже забыла свой растерянный вопрос, она уперлась виском в плечо подруги и тихонечко засмеялась. Потом повернула голову, как-то снизу посмотрела в зеленоватые глаза. Казалось, она подглядывала сквозь чудесные стеклышки за соснами, стоящими в отдалении. Всего мгновение назад она хотела что-то посоветовать Марине, от чего-то уберечь, предупредить. А теперь одна фраза все переиграла. Алене стало легче на душе. Значит, Никита не ошибся, хотя он и не предполагал, что дело зашло так далеко…

— Что же ты намерена предпринять?

— Рожать, — резко ответила Марина. Ей был неприятен разговор.

— А что думает Глеб?

— Не знаю.

— То есть как?

— Слушай, Аленка, я не хочу рассуждать на эту тему. Нет настроения. И некогда: скоро малышей поднимать. Ты пришла ко мне зачем?

Алена сильно оттолкнулась ногами от сосны. Заверещали кольца цепей, удерживая скамейку. Сухие ветви жимолости царапали днище.

— Мне хотелось поговорить с тобой о… вчерашней истории. Но теперь и сама не знаю, — вздохнула Алена.

Марина боком соскользнула со скамьи.

— При чем тут ребенок? Я ведь люблю Глеба, как ты не понимаешь? Никого у меня нет, кроме него. И ребенок будет, потому что он есть, Глеб, как ты не понимаешь? Ты пришла обсудить со мной эту историю. Но я не хочу, разве ты не видишь? Как Глеб решит, так и будет.

— Но это касается не только его. — Алена умолкла. Бессмысленно объяснять Марине все возникшие сложности. Мозг Марины представлялся ей фильтром, без задержки пропускающим сквозь себя все, что могло причинить неприятности Глебу.

— Что ты примолкла? — Марина подозрительно глядела на подругу. — Кого ж еще это касается? Тебя, Никиты? Кого?

— Ну… допустим, вашего будущего малыша, — скомкала Алена, кляня себя за нерешительность и трусость.

— Не нашего, а моего. Моего малыша! И мы с ним как-нибудь сами разберемся.

Марина прижала сигарету к стволу дерева. На сухую черную кору посыпались легкие искорки. Швырнув окурок на землю, Марина направилась туда, где виднелась за деревьями крыша детского сада.

На Алену она так и не оглянулась.

Крыша была видна от самой автобусной остановки. Накат серого рубероида с плоской трубой. По мере того как Глеб приближался, крыша детского сада пряталась за антенны Института физики, потом ее прикрыла башня планетария. Но крыша упрямо появлялась. Вот когда достроят Вычислительный центр, тогда наверняка не увидишь издали детский сад…

Глеб поставил портфель на сваленные у подъезда кирпичи.

Время разводить детей по домам — то и дело в дверях подъезда показывались родители с малышами.

— Глеб! Ну что ты стоишь? Заходи. — Марина стояла на пороге, зябко приподняв плечи. — Хочешь, чтобы я простудилась? Жду, жду его. А он стоит себе…

Глеб вглядывался в ее лицо. Зеленоватые немигающие глаза Марины сияли как обычно, а брови были сведены в одну лукавую линию…

— Что ты так смотришь на меня? — Марина потянула Глеба в подъезд. — За одним малышом пока не пришли. Новенький. Родители запаздывают…

Они поднялись на второй этаж.

Витька сидел на скамейке и держал на коленях курточку. Только что увели домой его дружка Макарова, и поэтому Витьке было особенно тоскливо. Он даже всплакнул, пока воспитательница бегала куда-то. И слезы еще не успели высохнуть.

— Новость! Ты что ревешь? — громко удивилась Марина.

— Домой хочу, — признался Витька, — или к бабе Лизе, на худой конец.

— На худой конец! — передразнила Марина. — Придет твоя мама, не волнуйся.

Витька швырнул на пол курточку и пихнул ее ногой в угол.

— Это что за фокусы?! — неумело прикрикнул Глеб. — Футболист выискался. А ну подними!

Малыш покорно встал и поплелся в угол.

Глеб улыбнулся, глядя на обиженного мальчугана с пухлыми, чуть отвисающими щеками.

— Ишь ты, «на худой конец»… Небось баба Лиза тебя так откормила.

Мальчик, елозя, уселся на старое место и уложил курточку на колени.

— Баба Лиза умерла.

— И ничего не умерла! — крикнула Марина. Громко и неожиданно: — Заболела она. Твоя мама сказала.

— А мама врет! — Витька пристукнул ладошками по скамье.

Марина пыталась овладеть собой.

— И тебе не стыдно? Так говорить о маме, бессовестный мальчик.

Витька не смирился. Он был возбужден и обижен недоверием. И несправедливым обвинением.

— Я сам слышал. Они думали, я сплю, а я не спал, когда пришла сватья. Бабу Лизу машиной сбили. Она умерла. А они все врут — заболела, заболела. Не хотят, чтобы я к ней ходил. Потому что папа ругал маму за то, что баба Лиза со мной не гуляет, а таскает меня по мультфильмам. А в кино душно, и я дышу плохим воздухом. И мама сказала, что, на худой конец, пусть будет так. Что сейчас с няньками плохо. Вот!

Витька выговаривал фразы торопливо, боясь, что его не дослушают, прервут. Но никто его не прерывал.

Они заняли столик возле портьеры, у стены.

На небольшой эстраде два парня настраивали электрогитару: один возился с динамиком, второй ковырялся в сверкающей утробе инструмента. Посреди зала висел большой шар, составленный из мозаики зеркальных осколков.

Посетителей было мало. Несколько официантов коротали время у буфета, занятые какой-то игрой: по очереди лазили в мятый поварской колпак, извлекали свернутые бумажки, разворачивали, читали и отдавали счастливчику по гривеннику. Одному белобрысому, видно, крепко везло. Он улыбался, выпуская из-под толстой губы золотой нахальный зуб.

Марина помахала рукой, стараясь обратить внимание официантов. Но безуспешно.

— Модерновый кабак, — произнесла она.

Глеб молчал. Он и в саду молчал. Он прошел в зал, дожидаясь, когда Марина освободится. Он стоял у окна и видел, как двор пересекла женщина в кожаном пальто. Женщина тянула за руку мальчика в курточке. Витьку…

Один из официантов наконец отделился от своих азартных коллег и, поправляя по дороге салфетки и приборы на пустующих столах, подошел к портьере. Остановился. Белобрысый, с пухлыми синеватыми губами и золотым зубом. Заказ он не записывал. И так запомнит: две чашки кофе и несколько конфет «Чародейка». С такими запросами могли бы зайти в кафе-автомат…

Марина чувствовала неловкость и раздражение.