Приятельница мадам Мегрэ - Страница 6

Когда Мегрэ сообщили, что Альфонси трется на улице Тюренн, комиссар прежде всего подумал, что он ловит рыбку в мутной воде, то есть надеется чем-нибудь поживиться, раздобыть сведения, которые можно дорого продать журналистам.

Потом выяснилось, что его нанял Филипп Лиотар.

В тот день Альфонси впервые в буквальном смысле встал на пути комиссара, и Мегрэ буркнул:

— Так я жду.

— Чего вы ждете?

— Пока ты уйдешь.

— Очень жаль, но я еще не кончил своих дел.

— Ну, как тебе будет угодно.

Мегрэ сделал вид, что идет к двери.

— Что вы собираетесь делать?

— Позвать одного из своих людей и посадить его тебе на хвост, за тобой будут следить денно и нощно. Это ведь мое право тоже.

— Хорошо-хорошо! Идет! Не надо злиться, господин Мегрэ!

И он пошел вверх по лестнице, но, уходя, с видом заправского сутенера поглядел на Фернанду.

— Как часто он приходит? — спросил Мегрэ.

— Второй раз.

— Советую вам быть с ним осторожной.

— Я знаю. Мне такие люди знакомы.

Быть может, это был тонкий намек на годы, когда она зависела от людей из полиции нравов?

— Как Стёвельс?

— Хорошо. Целыми днями читает. Он верит, что все будет в порядке.

— А вы?

Засомневалась ли она, прежде чем ответить?

— Я тоже.

И все-таки в Фернанде чувствовалась некая усталость.

— Какие книги вы носите ему?

— Сейчас он перечитывает от корки до корки Марселя Пруста.

— А вы тоже читали Пруста?

— Да.

Стёвельс, значит, занимался образованием своей жены, когда-то подобранной на панели.

— Вы будете не правы, если решите, что я пришел как враг. Ситуацию вы знаете не хуже меня. Я хочу понять. Пока что я не понимаю ничего. А вы?

— Я уверена, что Франс не совершал преступления.

— Вы любите его?

— Это слово ничего не значит. Здесь нужно бы другое, особое, которого просто не существует.

Мегрэ поднялся в мастерскую, где на длинном столе перед окном были аккуратно разложены инструменты переплетчика. Прессы стояли сзади, в полутьме, а на полках одни книги ждали своей очереди, другие уже были в работе.

— Он всегда постоянен в привычках, так ведь? Расскажите мне, как у него проходит день, и поточнее.

— Меня уже об этом спрашивали.

— Кто?

— Господин Лиотар.

— Вам не приходило в голову, что интересы Лиотара могут не совпадать с вашими? Еще три недели назад он был совершенно безвестен, ему надо лишь поднять как можно больше шума вокруг своего имени. Для него не так уж и важно, окажется ваш муж виновен или нет.

— Простите. Но ведь если он докажет невиновность Франса, это сделает ему колоссальную рекламу.

— А если он добьется освобождения Франса, не доказав его невиновности самым неопровержимым образом? Он приобретет репутацию ловкача. Все будут обращаться только к нему. А о вашем муже будут говорить:

«Повезло ему, Лиотар вытащил». Иными словами, чем больше Стёвельс будет казаться виновным, тем больше заслуг у адвоката. Вы это понимаете?

— Главное, что Франс это понимает.

— Он вам сказал это?

— Да.

— Он не симпатизирует Лиотару? Почему же он его тогда выбрал?

— Он его не выбирал. Тот сам…

— Минутку. Вы только что сказали очень важную вещь.

— Я знаю.

— Вы сделали это нарочно?

— Может быть. Я устала от шума вокруг нас и понимаю, откуда он идет. Мне кажется, что я не могу навредить Франсу, говоря вам то, что я говорю.

— Когда бригадир Люка пришел с обыском около пяти часов двадцать первого февраля, ушел он не один, а увел с собой вашего мужа.

— И вы всю ночь допрашивали его, — с упреком сказала Фернанда.

— Такая у меня работа. В тот день у Стёвельса не было адвоката, он ведь не знал, что против него будет возбуждено уголовное дело. С тех пор его не выпускали. Сюда он возвращался только вместе с инспекторами и очень ненадолго. Но когда я предложил ему выбрать адвоката, он, не колеблясь, назвал Лиотара.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Адвокат, значит, побывал у Стёвельса до бригадира Люка?

— Да.

— Стало быть, двадцать первого после полудня, между визитами Лапуэнта и бригадира.

— Да.

— Вы присутствовали при разговоре?

— Нет, я внизу делала генеральную уборку, меня ведь три дня не было.

— Вы не знаете, о чем они говорили? Они не были раньше знакомы?

— Нет.

Это ваш муж позвонил ему, чтобы он пришел?

— Наверно, да.

Соседские мальчишки подошли к витрине мастерской и приклеились к ней носами; Мегрэ предложил:

— Может, нам лучше уйти вниз?

Она провела его сквозь кухню, и они вошли в маленькую комнатку без окна, кокетливо обставленную и очень уютную, с книжными полками на стенах. В середине стоял стол, за которым супруги обедали, а в углу был другой, письменный.

— Вы спрашивали, как проходил день у моего мужа.

Каждое утро он вставал в шесть часов, и летом и зимой, и первым делом затапливал печь.

— Почему же он не затопил ее двадцать первого?

— Было не очень холодно. После нескольких морозных дней погода стала налаживаться, да мы оба не из тех, кто мерзнет. В кухне у меня газовая плита, тепла от нее там хватает, а в мастерской есть еще плитка, Франс пользуется ею, когда варит свой клей или подготавливает инструменты к работе. Еще не умывшись, он шел за рогаликами в булочную, я готовила кофе, а потом мы вместе завтракали. Потом он умывался и шел переплетать. Я, прибравшись, в девять часов уходила за покупками.

— А за работой он не ходил?

— Очень редко. Ему обычно приносили ее домой, а потом забирали. Когда ему нужно было самому идти куда-либо, я составляла ему компанию, мы ведь, собственно, никуда не ходим. Обедали мы в половине первого.

— И он тут же снова брался за работу?

— Почти всегда, только покурит сначала на пороге, за работой-то он не имеет привычки курить. Так он и работал до семи, а то и до половины восьмого. Я никогда не знала, во сколько мы сядем есть, потому что ему всегда важно было закончить то, что он наметил. Потом он закрывал ставни, мыл руки, а после ужина мы в этой самой комнате читали до десяти, до одиннадцати часов. Кроме пятницы, по пятницам мы ходили в кино «Сен-Поль».

— Он не выпивал?

— Рюмочку, каждый вечер после ужина. Маленькую рюмочку, и мог тянуть ее целый час, только слегка пригубливая.

— А по воскресеньям? Вы ездили за город, на природу?

— Нет, никогда. Он ненавидит природу. В воскресенье мы все утро проводим дома, не одеваясь. Он любит мастерить. Это он сделал полки да и почти все, что у нас тут стоит. После обеда мы всегда шли гулять по улице Фран-Буржуа, на остров Сен-Луи и часто ужинали в ресторанчике возле Нового Моста.

— Он скуп?

Она покраснела и ответила вопросом, как все женщины, когда они обескуражены.

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Он ведь уже двадцать лет так работает?

— Всю жизнь он так работал. Его мать была страшно бедна. У него было очень несчастливое детство.

— Однако он слывет самым дорогим переплетчиком в Париже и скорее отказывается от работы, чем в ней заинтересован.

— Это правда.

— Он зарабатывает столько, что вы могли бы прилично жить, иметь современную квартиру и даже машину.

— А зачем?

— Он говорит, что у него всегда только один костюм, да и ваш гардероб, похоже, не богаче.

— Мне ничего не нужно. А едим мы хорошо.

— Вы, должно быть, проживаете не больше трети того, что он зарабатывает?

— Меня денежные вопросы не касаются.

— Большинство людей работает во имя какой-нибудь цели. Одни хотят иметь домик в деревне, другие мечтают хорошо жить на пенсии, третьи посвящают себя детям. У него детей не было?

— К сожалению, я не могу иметь детей.

— А до вас?

— Нет. У него, собственно, не было знакомых женщин. Он довольствовался тем, о чем вы уже знаете, и именно благодаря этому я его и встретила.

— Что он делает со своими деньгами?