Приятели - Страница 7

К концу ночи ему приснился сон.

Он сидел с приятелями в большом ресторанном зале. Слева — Ламандэн, справа — Лесюер. Съедено было и выпито много превосходных вещей. И Бенэну ужасно хотелось помочиться. Он чувствовал тяжесть и боль в мочевом пузыре. Вся душа у него ушла в мочевой пузырь. Бенэн отдал бы свои политические права за счастье всласть помочиться одну минуту; даже двадцать секунд. Но помочиться с силой, бурно, как гейзер. А он сидел за столом с приятелями, и пиршество продолжалось. Вдруг он встал со стула, прошел в конец зала, открыл дверь и очутился в ослепительной уборной, вернее, в роскошной мочеиспускательной галерее, в обширном pissing-Room, в Urination palace: фарфоровые стены, плиточный пол, электрические лампы; по обе стороны — два ряда ниш, уходящих в бесконечность; десятки и сотни ниш, все чистые, просторные, блестящие, освещенные матовыми стеклянными колпачками. Бенэн стал у первой ниши, справа, и приготовился мочиться. Но ничего не выходило, ровно ничего. Мочевой пузырь еще пуще тяжелел, твердел, сжимался в суровом воздержании. Бенэн покинул первую нишу и остановился у второй. Он удвоил усилия. Его воля давила на мочевой пузырь, потом, переменив тактику, начала хитрить. Мягкость чередовалась с насилием, угроза с увещеванием. Пузырь был как дерево, но дерево горящее.

Бенэн перешел к третьей нише. «Вся эта роскошь меня смущает, — подумал он. — Это скромное естественное отправление, привыкшее к темноте или к полумраку, теряется при виде такого блеска и пышности». Он все еще надеялся. Третья ниша казалась ему приветливой и благожелательной. Он замыслил небывалое испускание. Ничего, хоть бы капля. И пузырь, подобный разъяренному ежу.

Так Бенэн переходил от третьей ниши к четвертой, от четвертой к пятой, от пятой к шестой бесплодно, бесконечно.

Вдруг этот мучительный кошмар исчез. Бенэну просто снилось, что он спит и что ему пора проснуться. Ему снилось, что он проснулся, чиркнул спичкой, зажег свечу, соскочил с кровати и босиком подбежал к крану.

Тогда он проснулся на самом деле; и проделал то самое, что ему приснилось. Это было настолько то же самое, что он не мог понять, видит ли он прежний сон или повторяет прежнее действие.

Он чиркнул спичкой, зажег свечу, соскочил с кровати. Он подбежал босиком — не к крану, который был на кухне, а к камину, который был в той же комнате. Он долго смотрел на будильник и с трудом сообразил, что теперь без десяти три.

Мостовая убегала под шинами. Поливщики, работающие до зари, заполаскивали помет в широких водных струях. За встряской следовал прыжок. Иногда колеса рассекали лужу. Звук напоминал пьющее животное.

Бенэн был счастлив. Толчки его радовали. Они давали ему чувствовать упругость ободов, сопротивление рамы, гибкость седла и его собственную твердость.

Бенэн прыгал по каменной мостовой, скользил по торцам, задевал о торчащие рельсы, взбивал навозные лужи, как кухарка сливки, и наконец завидел балюстраду сквера Искусств и Ремесел.

Занимался день. Все казалось синим и тающим. Метельщик вдали имел вид сахарного человечка.

Бенэн замедлил ход и обвел глазами площадь. Сад был пуст; тротуары были пусты. Какой-то, должно быть, собиратель окурков стоял у столба с объявлениями и о чем-то размышлял.

Бенэн раза два-три объехал площадь. В нем зарождалось беспокойство.

— Дурной признак! Если Брудье нет на месте в назначенное время, значит он не придет.

Он еще раз объехал площадь.

— А ведь сегодня дело серьезное, священное!.. На моих часах еще только пять минут пятого, а они, по-моему, спешат. Сейчас, должно быть, не больше четырех.

Он подъезжал к столбу с объявлениями; вдруг собиратель окурков двинулся с места и зашагал к нему.

У него была седая борода и глаза, полные древности.

Бенэн остановился. Старец отверз уста:

— Это пахнет Брудье, — подумал Бенэн. — Но это не он. У власти грима есть свои границы.

Старец продолжал эмфатическим голосом:

При этих словах он широко повел рукой и вопросительно улыбнулся. Бенэн, казалось, его не слушал. Старец начал снова:

Бенэн закричал:

— Я! Я! Можете не сомневаться!

Старец кашлянул. Он словно что-то припоминал; пробормотал несколько слов, потом уверенно:

— Черт побери! Это Брудье вас послал? Да или нет? Говорите ясно!

Старец только улыбнулся и продолжал:

— Он не придет! Свинья! Скажите! Да скажите же! От ваших разглагольствований я вспотел до рубашки.

Старец закончил период:

— Он не придет! У, образина! Остолоп! Взяточник! Да ведь было решено, он обещал, поклялся! Отправьтесь к нему и скажите, что он мне гнусен, что я уподобляю его золотарю, корсиканскому фельдфебелю, маэстро Пуччини. Да, не забудьте ему сообщить, что я его безоговорочно уподобляю маэстро Пуччини. Прибавьте, что если, как я надеюсь, он скоро умрет, то я позабочусь о том, чтобы в гроб ему положили, дабы упорядочить и ускорить разложение, «Искусство Стиха» Огюста Доршена!

Старец все так же учтиво продолжал:

Старец склонился до земли. Его улыбка давала понять, что обращение закончено.

— Что это значит? — сказал Бенэн. — Вы явились от имени Брудье?

— Да.

— Почему не явился он сам?

— Но вы же знаете, что он в Невере.

— В Невере?

— Площадь Баранта…

— Площадь Баранта!

— Дом три…

— Кроме шуток! А дедушка Проспер?

— Ему лучше, благодарю вас, но он был очень болен.

— Вы надо мною издеваетесь.

— Нет.

Бенэн поворчал. Потом сказал:

— Если Брудье в Невере, как он мог прислать вас сюда, сегодня утром?

— Я чистильщик сапог; а также рассыльный. Но дело не в этом. Я телепат.

— Как?

— Телепат.

— Понимаю.

— Я воспринимаю и передаю мысль на расстоянии. Г. Брудье — один из моих абонентов.

— Скажите!