Приятели - Страница 17
— Но есть городовой, — сказал Бенэн. — Есть блюститель тишины, этой тишины, которая тебя устрашает. Ты не отважишься утверждать, что нет блюстителя амберской тишины.
— Молчи! Это сам сатана. Грубое воображение средневековья поместило сатану в царство пламени и криков. Сатана царит у антиподов бытия. Он властитель того, чего нет. Он блюдет небытие. Он поистине блюститель амберской тишины.
Они вышли на небольшой перекресток, еще чернее улиц, еще безмолвнее, быть может. В глубине души они радовались тому, что их трое.
— Нам бы следовало остановиться здесь. Мы, кажется, совсем близко от казарм. Мы будем знать все, что произойдет, а нас никто не заметит.
— Который час по вашим часам?
— Половина третьего… или тридцать пять минут.
— Я начинаю беспокоиться.
— Я тоже, чуточку.
— Собственно, еще не поздно… им надо было одеться… пройти туда и сюда…
— Я все-таки беспокоюсь.
Они умолкли и стали слушать. Каждый посмотрел на часы. Бенэн высморкался. Юшон, чтобы лучше слышать, вынул вату, которую носил в ушах. Лесюер сделал себе из старого конверта слуховой рожок. Потом они снова погрузились в угрюмое ожидание; и ощущали только чуть-чуть зябкое удовлетворение тем, что их трое.
Вдруг:
— Солдат, вставай, солдат, вставай…
Они разом подскочили.
Звон трубы пропылал, как молния, изломами, совсем рядом, словно среди них. Это был громовой удар.
— Солдат, вставай, солдат, вставай…
Они ликовали; они хлопали друг друга по плечу; они взялись за руки.
— Черт возьми! Это здорово! Никогда в жизни я не был так счастлив.
Трубы звенели по всем углам казармы.
И смолкли.
Прошло несколько минут черной, вихревой тишины, бездна, куда что-то должно было рухнуть.
— Рапортуй, сержант! Рапортуй, сержант!
Снова трубные звуки спешки и тревоги.
Трое приятелей дрожали, как парижский дом при проходе автобуса.
И вот послышался неровный, но беспрерывный шум, ряд глухих звуков, словно раскаты и бурчания, признак многолюдного движения.
Нетерпение приятелей было такое острое и вместе с тем такое настороженное, что времени для них не существовало.
Они прильнули к шуму; они ощущали малейшие его колебания; они им дышали.
— Все вниз! Все вниз! Все, все, все вниз!
Шум возрос, стал крепче и зернистее. Это был шум обвала, чего-то рушащегося и словно идущее вширь подземное сотрясение. Потом сигнал к сбору и крики команды, смытые расстоянием.
— Они двинулись; они сейчас выйдут. Остаться нам здесь?
— А куда нам идти?
— К казармам.
— Хорошо, но только чтобы нас не заметили. Три человека, бродящих сегодня ночью, это покажется подозрительным.
— Нам легко укрыться. Надо только избегать главных улиц.
Они углубились в переулок.
Напрягая слух, крадучись вдоль стен, они шли походкой взломщиков. Они дважды свернули влево.
После одного поворота они увидели впереди довольно широкую улицу, что-то вроде бульвара, которую им предстояло пересечь.
— Хм! Какая гадость! Перейдем?
— Послушайте!
Они остановились. Слышалось равномерное и частое скрежетание, вроде звука, который бывает при подъеме в гору у некоторых паровых трамваев.
— Тш! Приближается.
— Это, должно быть, они, но это странно.
Они забились в углубление стены.
— Движется по бульвару. Мы сейчас увидим, что это такое.
И вот появился ряд склоненных людей, потом второй, потом третий, подвигавшиеся толчками.
— Смотрите… и идут гимнастическим шагом!
— Они бегут, летят! Это энтузиазм!
— Но сколь их?
— Полувзвод, должно быть.
— Да… а эти?
— Это и будет полувзвод.
— Что это у них на кепи?
— Ну да! Белая повязка.
— Вот странно!
— Ну и дела, друзья мои! Брудье великий человек. Я всегда говорил.
Они двинулись дальше, с новыми предосторожностями. Их немного стесняла необходимость прятаться, а также незнакомство с планом города. Но пешехода, бродящего по Лондону среди бела дня, тысяча коварных сил стремится сбить с пути; в Амбере беззвездной ночью самая слабая голова вполне владеет собой.
Две улицы пересекались. На углу висела старая вывеска. Бенэн, шедший впереди, остановился:
— По-моему, мы недалеко от места действия. Покамест, нам лучше всего сесть на краю тротуара и выкурить трубку.
Они разместились.
Вдруг раздался выстрел, за ним еще два.
Лесюер, зажегший было спичку, задул ее.
— Вы слышите?
— Непохоже на ружейные выстрелы. Слишком неодинаковые.
— И потом всего только три выстрела!
— Тш!
Справа, за домами, кончавшимися вывеской, не очень далеко, слышался шум, пересеянный голосами и звяканием.
Еще два выстрела; потом шесть кряду.
— На этот раз — револьвер!
— Понимаю! Белые повязки, револьверные выстрелы, конечно! Один полувзвод изображает заговорщиков.
— Ты думаешь?
— А что же остальные?
— Молчите!
Шуму почти не слышалось больше. Лесюер чиркнул спичкой.
Над их головами о стену ударился ставень. Распахнулось окно. Приятели вздрогнули. Лесюер поспешно задул спичку.
— Черт! Прижмемся к этой двери!
— Дайте мне посмотреть.
Наверху показалось что-то, по-видимому, обитатель в сорочке, с головой, повязанной фуляром.
— Ага! Амбер зашевелился! Вот видишь, Юшон. Амбер существует!..
Треск залпа, словно поворот механической пилы, оборвал его речь.
Улица огласилась. Сон разодрался. Кое-где открылись окна, и из них торчали то мужчина в сорочке, то женщина в сорочке.
От дома к дому перекидывались вопросами:
— Что такое?
— В чем дело?
— Должно быть, взрыв!
— Или убийцы!
— А может быть, газометр?
— Газометр! У них имеется газометр! — мечтательно произнес Юшон. И взглядом призывал в свидетели непорочную тьму.
— Молчи!
— Бенэн, ты здесь?
— Да… ты же видишь!
— Ты не думаешь, что было бы благоразумно походить? Нас, в конце концов, заметят…
Стрельба возобновилась, но уже неравномернее и грознее. По-видимому, несколько сот человек стреляло порознь или маленькими отрядами.
Амберская тишина не устояла. Подобно неисчислимой пыли, подымающейся из выколачиваемого ковра, из Амбера, из всего Амбера, со всей его поверхности, изо всей его толщи вдруг брызнули голоса, огни, телодвижения.
Женщины выли; зажигались лампы; их высовывали из окон; стекла бились и падали; низы, домов, как автомат, выбрасывали людей. Они метались по улице сталкивались. Иные так и замирали, живот к животу, с открытым ртом, с остановившимися глазами. Другие бросались бежать, поддерживая на ходу штаны.
Приятели разомкнулись.
Сигналы горнистов метались над пальбой.
Бывали затишья, мгновения, когда шум словно ложился наземь и притворялся мертвым. Потом снова вскакивал во весь рост и во всю силу.
— Я начинаю беспокоиться, — сказал Бенэн. — Мне кажется, будто мы подожгли лес Фонтенбло, бросив окурок сигары.
— Хм! Что-то думает Брудье?
— Он? Я его знаю. Он то крутит себе пальцы, то приглаживает усы. Он захлебывается гвалтом, рыча от удовольствия.
По всем улицам, переулкам и перекресткам метались, бегали, кричали люди. Это было не стечение. Это была мешанина потерявшихся тел.
Амбер был похож на скисающее молоко. В нем образовывались нити, сгустки, пряди, кишевшие как попало; было чем вызвать рвоту у слабого желудка.
Трое приятелей в этом барахтались. Им было все равно, куда идти; им было важно только не разлучаться; они пробирались, таща друг друга, Бенэн впереди, Лесюер сзади; они перекликались, хватали друг друга за руку, ловили за полу. Они были втроем вроде юркой, быстрой, коварной твари, вроде ящерицы, которая любит кусты и высокие травы.
Им хотелось насладиться событием, как только можно, проследить его во всех его направлениях, ощутить его во всех его сотрясениях.