Приятели - Страница 10

Но вот для них движение перестало быть незаметным. Им пришлось налечь на педали. Прямой подъем образовывал просвет среди черных деревьев.

Листья шевелились; но приятели уже не рассекали воздух. Ветер двигался в том же направлении, что и они, тем же шагом, и был готов легонько их подталкивать, если бы они начали отставать.

Подъем был крутой. Педаль всякий раз оказывала такое же сопротивление, как ступень лестницы. Все же она подавалась, и колеса подвигались толчками. Машина поворачивалась то в одну сторону, то в другую, словно коза, борющаяся с собакой.

Пламя в фонарях прыгало; красный свет метался по земле среди лунных пятен.

— Когда я был мальчиком, — сказал Бенэн, — то по вечерам, прежде чем уснуть, я представлял себе, будто еду по лесу верхом рядом со своим лучшим другом.

Подъем одолели. Сто метров по ровному месту, потом машины покатились сами.

Спуск, подобный дыму, извивался до самого дна долины.

Велосипеды неслись все быстрее. Их передние колеса подскакивали разом.

Бенэна и Брудье это радует. Время от времени один из них слегка тормозит, чтобы не обгонять другого.

В мягкую ночь они вонзают два резака единой радости. И знают, что такое мир для двух движущихся людей.

Бенэн катит слева, Брудье справа. И вот нет ни правой, ни левой стороны. Есть сторона Бенэна и сторона Брудье.

Мир делится на две части; ту, что лежит за Бенэном и за которую он отвечает; и ту, что лежит за Брудье и которая естественно зависит от него.

Но между Бенэном и Брудье остается особое пространство вне мира.

Когда Бенэн один, он носит с собой совсем маленькое настоящее, сжимаемое одновременно и плотным прошлым, и объемистым будущим. Но между Бенэном и Брудье, как вьюк, качается огромное настоящее.

Когда Бенэн один и неподвижен, он сравнивает себя с чем-то вроде очень тонкого кола, воткнутого посередине пространства. Мир царит вокруг него так непрерывно и громадно, что Бенэн не уверен, действительно ли он занимает свое место.

Когда же Бенэн один и движется, то он по-прежнему имеет дело с миром. Это вечный спор.

Бенэн и Брудье в движении — очерчивают и занимают неоспоримое пространство. И если им угодно, они могут считать мир сомнительным предместьем.

Итак, они спускались все быстрее и быстрее; и прикатили на дно небольшой долины. Чуть волнистая земля пряталась под купами деревьев. Узкая дорога вилась между ними таинственными изгибами.

— Должно быть, мы недалеко от деревни, — сказал Брудье.

— Какое сладостное место! — сказал Бенэн. — Прохладно, как в парке у воды. И воздух интимный. Ты словно в комнате с растениями. Потом, не знаешь, куда едешь. Мы давим колесами то лист, то лунный кружок. Ветви щекочут нам ухо.

Вдруг в древесной заросли появилась стена. Стена, крыша, целый дом. Два, три дома, несколько домов друг за другом, отделенные один от другого толщей листьев, как плоды в корзине.

Целая деревушка, спрятанная под мышкой у земли. Нежнейшая тишина соединяла дома; и ни одного света, кроме как от луны и от звезд, ни одного отблеска, который бы не возвращался к небу.

Но дома отепляли воздух, словно белые барашки, улегшиеся на выгоне. Приятели ехали переулками, огибали углы. Дорогу перерезал свет. Он шел из двери.

Они подъехали. Над дверью висела сосновая ветвь; и толстая медная лампа, как пузатый паук, пряла паутину лучей от прилавка к переводинам.

— Вот корчма. Если бы здесь можно было переночевать, это было бы замечательно.

— Не думаю, чтобы можно было.

Они вошли. Комнаты были пусты. Все было тихо. Они кашлянули, произнесли: «Хм!» — нажали свои гудки.

Появилась тучная женщина. На целый шаг впереди шествовал ее живот. Затем следовала грудь, подобная двум мешкам муки, трясущимся на крупе лошади; потом голова, откинутая назад, начиненная белым жиром; и в голове два круглых глаза навыкате, которые тряслись на ходу совершенно так же, как грудь.

— Господа! — сказала она, улыбаясь. — Вам угодно покушать?

— Нет!.. Нам бы нужно комнату.

— Каждому особо?

— Да.

— Так не найдется.

— А!

— Но у меня есть комната с четырьмя кроватями. Если вы согласны спать в одной комнате…

— Конечно!.. А четырех кроватей нам вполне хватит.

— Куда можно поставить велосипеды?

— Сюда.

Она провела их коридором, где пахло бельем, на двор, где пахло навозом. Она отворила решетчатую дверь, и велосипеды вкатили в чулан, где стояли бутылки, мотыги и бочка.

— С ними ничего не случится? — спросил Бенэн.

— Будьте спокойны.

— И с пакетами тоже?

— Никто не тронет.

— Кстати, — сказал Брудье, — что это за огромный сверток болтается у тебя за седлом?

— Ничего! Белье.

— Ведь это должно мешать?

— Нет!

— Подозрительно!

Поднялись по деревянной лестнице. Потом шли коридором. Вдруг натыкались на ступеньку, и женщина тотчас же говорила:

— Осторожнее! Здесь ступенька!

Три шага дальше, нога ступала в пустоту. Испуганно отшатывались. И женщина говорила:

— Осторожнее! Здесь надо сойти ступеньку вниз!

Она остановилась у стеклянной двери с красной занавеской. Отворила ее. Предстала просторная комната, квадратная, с плиточным полом, четыре деревянных кровати по углам, черные часы на камине и охотничий рог над часами.

Спустились в прежнюю комнату.

— Что вам будет угодно? — сказала хозяйка голосом, идущим издалека, из-за груди и живота.

— Мне, — сказал Бенэн, — ромовый грог.

— Вот, и мне тоже.

— Этого я не знаю, господа… но у меня есть коньяк, это есть.

— Давайте коньяк.

Приятели посмотрели кругом.

— Здесь удивительно хорошо! Мы здесь всего каких-нибудь пять минут, а нам все знакомо. Ты не можешь себе представить, до чего я нахожу уместным этот календарь, поднесенный фирмой Бризар, или до какой степени я сознаю необходимость этих двух пар красных занавесок.

— А деревня! — сказал Брудье. — Она тоже тут. Я уверяю тебя, что она нежная, легкая и невероятно скважистая при лунном свете. Я ощущаю ее вокруг нас с тем же удовольствием, с каким птица должна ощущать свой пух. Ты себе представляешь, какой природа была бы близкой, тревожащей, какой ночь была бы колючей, если бы нас не окутывала эта деревня?

Женщина вернулась. Видно было, что позы ее души тело не может передать. Эта женщина хотела войти с опущенной головой. Но особое расположение ее живота, груди и шеи заставляло ее держать голову откинутой, словно она пила залпом.

Приятели, умы методические, не обманулись этой видимостью и поняли, что хозяйка возвращается с опущенной головой:

— Коньяку-то у меня не оказалось, добрые господа: но осталась еще вишневка.

— Давайте!

Она налила вишневку. Потом начала совершать полуоборот. Этот маневр привел Бенэну на память движение вращающегося моста в Бресте, чьим мощным организмом он когда-то любовался.

Едва закончив полуоборот, она произнесла голосом, направленным прямо кверху:

— Я вам поставила свечу в подсвечнике, на углу лестницы. Смотрите, не сделайте пожара. Если ночью вам что-нибудь понадобится и вы не сможете спуститься, то звонок возле третьей кровати, то есть возле второй кровати слева, если считать от двери, не действует. Но у вас будет охотничий рог моего покойника, который висит на стене. Вам стоит только потрубить слегка. Я сплю на один глаз.

Она сделала два шага вперед. Ее живот был уже на пороге. Голова ее продолжала:

— Отхожее место в конце картофельного поля, налево, пройдя сад. Сад сейчас же за двором. Вы легко найдете… Потом у вас имеется горшок под первой кроватью справа, если считать от двери… Советую вам наполнять его только до половины, потому что выше будет трещина.

До шести часов каждый спал сам для себя. Каждый был властителем прекрасной страны, полной движения и приключений. Каждый лежал на просторной кровати. Каждая голова, полуушедшая во что-то белое, была словно источник; и сны не смешивались.