Привычное место - Страница 6

Из вагончика показался жующий охранник. Усы его дёргались в разные стороны. Сегодня он был в сером свитерке, в милицейских синих брюках, в незашнурованных ботинках.

— Кого тебе?

— Говорил, что-то там у него заедает… японская техника, она ведь тоже…

— Ничего тут ни у кого не заедает… — отвечал сторож, подозрительно оглядывая гостя. — Ты, наверно, спутал адрес.

— Да? Алексей Иваныч сказал: конфиденциальный разговор. А он не тот, кто слово «прецедент» произносит, как «прецендент». Может, заменить кого хочет… Может, ты пьёшь тут, ворон считаешь?

— Я пью?! — вдруг обиделся сторож. — Да я вообще не пью… так, иногда за компанию… Если ты про четверг… я вот у них был… пять минут всего…

— Точно, точно! — выступил из-за урчащего автокрана мой знакомый бомж Сашка по кличке Зуб — у него, хоть он и юн, как школьник, ни одного зуба спереди. Страшно, когда смеётся.— У нас он сидел… даже не сидел, постоял и вернулся.

— А вы Туеву когда дом закончите? Всё резину тянете? Он обижался на вас за столом… Говорил, воруют.

— А ты кто такой?.. — оттолкнув Сашку-Зуба, вперёд шагнул основательный, крепкий мужичок — под стать самому Диме — в желтоватой штормовке, в сапогах.— А не пошёл ты на хер?!

— На хер? Вязать мохер? — подхватил весело Саврасов. — Мон шер, не хотите ли вместе со мной чесать мохер?..— Он притворился пьяноватым, но, боюсь, поздно.

Человек в штормовке вскинул седоватую голову — заметил нашу «Ниву» и, как я понял по выражению его лица, увидел в сумерках машины и отсверкивающее стекло объектива.

— А это ещё кто там?! А ну отсюда!..

— Да? — Дима сделал значительный жест рукой, полез в правый карман рубашки и вынул «корочки» тележурналиста. Открыл, показал, сложил, аккуратно спрятал. И, обернувшись, махнул мне рукой: вылезай, да с камерой, с камерой.

Я старый человек, бояться мне уже поздно чего-либо, но всё же вышел я из машины с неприятным ощущением на языке — словно предстояло лягушку глотать. Очень мне не нравились милицейские штаны сторожа, да и трое молчаливых строителей — у одного в руке топорик, у другого длинная выдерга, у третьего палка. В эти минуты моя неприязнь к Туеву как-то потускнела, ушла в прошлое, чёрт с ним с Туевым, подумал я. Уехать бы нам отсюда подобру-поздорову.

— Так это Николай Петрович!.. — вдруг радостно заорал беззубый Сашка и запрыгал перед дружками.— Он знаете какой весёлый! Петрович, спой частушку! Это учёный, учёный … — Зуб был как всегда пьян, ватная фуфайка нараспашку, на босых ногах тапки, он мычал от нехватки слов, заливисто смеялся чёрным ртом, стараясь втолковать строителям, что я не опасен.

Но его трезвые товарищи отчуждённо молчали, стоя полукругом. И сторож наконец меня, кажется, узнал.

— Стой там,— сказал жёстко Дима.— И снимай. Я, господа, представляю здесь студию «Глаза в глаза». Наверное, слышали… Вопрос: вы знаете, кому строите дачу, точнее — коттедж?

Строители молчали. Водители грузовика и автокрана вылезли было из кабин, но снова вернулись на место.

— Не знаете. И это правильно. Вот у меня справка из мэрии, получена сегодня… — Он развернул её и подержал несколько секунд перед седым мужичком в штормовке.— Вы тут главный, самый умный? Смотрите. Двадцатый участок… а это — двадцатый участок!.. — не принадлежит никому. На кого же вы горбатитесь?

— Ты бы, парень, не дурачился, а то худо тебе будет,— процедил сторож.

— Помолчи, дурак!.. — оборвал его бригадир. И, улыбнувшись, спросил у Димы: — Ну и какое тебе дело? Мы пролетариат, нам платят — мы строим. Зовут его, кажется, Егор Егорыч. Или Сергей Сергеич?

— Но земля-то ничья. Стало быть, строительство незаконно?

— Стало быть, так, — смиренно согласился строитель. — Но мы-то при чём?! Пошли, парни, перекусим, пока они тут что-то ещё снимают…

Грузовик взвыл и уехал, хлопая неподнятыми бортами. Наверно, левачит здесь парень, испугался. Водитель автокрана выключил движок. Стало тихо.

Дима мне кивнул — я погасил камеру. Дима сел на зыбкую гору досок и закурил.

— Ну, что ж, подождём Иваныча. А пока я вам стихи народные почитаю… Хотите послушать? — И зычным баритоном, напоминающим государственный голос Левитана, начал: — Молитва сибиряка.

 Благослови, господь, мои страданья

 И дай утеху мне и сладость упованья!

 И дай мне силу воли и терпенье,

 Дай зреть моих ошибок исправленье!

Рабочие остановились поодаль и, позёвывая, тоже примостились — кто на валяющемся брусе, кто на пластмассовом ящичке из-под бутылок. Бригадир закурил, невзрачноликий юноша, нёсший палку, достал из кармана конфету, а третий, с выдергой, так и сидел с ней, с тяжёлой, изогнутой на концах, ковыряя землю возле ног.

Пошли мне дух трудолюбия и чести,

Дух покоя, мира, совести душевной!

Да бежит от меня дух коварной лести

С его соблазнами и участью плечевной!

— Вам, наверно, интересней байки народные, меткие выражения?..— Дима кивнул в мою сторону.— Мы с нашим профессором много собрали интересного, только нынче это никому не надо. «Золото веско, а кверху тянет». «В Сибири сто рублей — не деньги, сто вёрст — не расстояние, человека убить — дальше Сибири не быть!» Ничего?

— А вот у нас в деревне,— с переменившимся вдруг, ожившим лицом отозвался тот, что сидел с выдергой,—говорили: нам что человека убить, что чеснок посадить.

— Очень интересно!— кивнул Дима.— Это у нас записано. А вот такой текст: «У него правды, как у змей ног, не найдёшь». А хотите загадку? Два убегают, два догоняют, а отдыхают вместе. Что?

 Бригадир пожал плечом, парень с выдергой наморщил грязный лоб, а третий, с невзрачным лицом, весь будто из похмельного тумана, нерешительно пробормотал:

— Что ли, зэки с ментами?

— Ну ты даёшь! — расхохотался Дима. Я с удивлением наблюдал, как он завладел вниманием совершенно случайных людей и уже не торопится далее, спокойно затягивается сигаретой. Сашка — Зуб, оказавшийся между рабочими и Димой, крутился туда—сюда, радостно сверкал глазами, как бы гордясь нами, как бы демонстрируя нас своим корешам. Только сторож скрылся в вагончике, но дверь оставил открытой — наверняка слушал странных, явившихся непонятно зачем гостей. — Не угадали? Да четыре колеса у телеги!

— Верно, — осклабился парень с выдергой.

— Петрович!.. — не выдержал от волнения Зуб, открыв чёрную пасть. — А частушки он знает?

— И частушки мы знаем! — продолжал Дима.— И сказки. И приметы. «Кто на кошку наступил — жениться захотел». Интересно, ага?.. Или как прежде в Сибири говорили? Человек чихнёт — ему: «Салфет вашей милости!» А тот, кто чихал, в ответ: «Красота вашей милости!» А сейчас один другому готов голову оторвать просто так, а другой — ноги ему отвернуть. А вот на Ангаре есть мудрая сказочка...

Сам посветлев лицом, Дима рассказывал про старика и старуху (ведь помнит наши записи!), а я сидел и слушал птиц. Даже перезимовавшие синицы весною диковинно свистят:

— Ти-иу-у...— В конце завиток мелодии — как у лопнувшей серебряной струны... А эти «свирри-свирри» чьи? Чей этот еле слышный поднебесный свист? Точно же, свиристели с хохолками на старой черёмухе, против света и не увидишь сразу... похожи на комки живого пепла... всё сгорело, только музыка осталась.

— Тук-тук!.. — работает метроном. А это высоковысоко, на ободранной уже берёзе стучит желна, дятел в красной шапочке — этакий кардинал Ришелье леса... Господи, сколько уже птиц прилетело!

В небе кружит покрикивая, посвистывая — так тонко ржёт жеребёнок—чёрный коршун. А кто же это носатенький в кустах, вокруг клюва огненное пятно? Щегол, и ты здесь?! А в стороне — слышу — где раменье, дерутся дрозды... А подалее, в глубине тайги, небось уже и глухарь токует, ходит меж деревьев, чертит раскинувшимися крыльями круги на жёстком синем снегу... Весна, весна! Пробуждение страсти в этих тельцах крохотных...