Привет, Афиноген - Страница 105
Оказавшись со стулом на сцене, Николай Николаевич растерялся. Это было первое собрание, которое ему предстояло вести, и оно оказалось, мягко выражаясь, нетипичным. С утра он прохаживался у кабинета Карнаухова, решая, стоит ли зайти посоветоваться, но так и не зашел. Они столкнулись с Николаем Егоровичем, когда тот выходил из комнаты. «Вы не ко мне? — любезно спросил Карнаухов. — А то я обедать ухожу». — «Что вы, что вы, — пробормотал Нефедов, — я по другому делу. Не беспокойтесь!» — «Небось, неплателыци- ков подстерегаете?» — пошутил на ходу заведующий, непонятно чем довольный, ухмыляющийся. «Погоди ужо!» — подумал ему вслед Нефедов.
Теперь он стоял на сцене, ловил с нетерпением хоть какой–нибудь знак от Кремнева, но тщетно. Юрий Андреевич с искренним интересом изучал ногти у себя на левой руке.
— Надо избрать президиум, — предложил Нефедов, все еще держа в руках стул и не находя места, куда его поставить. — Счетную комиссию так же…
Кремнев крякнул, резко вскочил на ноги, обернулся лицом к залу.
— Товарищи, думаю, не стоит тратить время на процедурные деликатесы. Собрание у нас необычное, деловое, предлагаю избрать двух человек. Одного — для ведения протокола и председателя… Кто за?
Быстро выбрали протоколистом Инну Борисовну и председателем Виктора Давидюка, который уж было собрался вздремнуть. Давидюк степенно выбрался на сцену, отобрал стул у онемевшего Нефедова, придвинул его к столу и сел, разложив перед собой листы бумаги. Движения его были уверены, неторопливы — такое было впечатление, что он всю жизнь председательствовал.
— А вы побудьте в президиуме, товарищ Нефедов! — распорядился с места Кремнев, похожий на дирижера, который поудобнее для себя рассаживает оркестр. Это была уловка. Нефедов смешон, и, выставляя его напоказ, Кремнев заранее заигрывал с настроением аудитории. Сегодняшнее дело не представлялось ему ни сложным, ни безнравственным. Он отвел на него (про себя) два часа и собирался в них уложиться. Выбор председателя Давидюка был тоже им продуман и организован, хотя об этом знали только посвященные. Давидюк принял свое временное начальствование за чистую монету и теперь не спеша прикидывал, как половчее провести собрание так, чтобы закруглить его к шести часам, не позже, к началу футбольного матча.
— Что же, — сказал он вроде себе под нос, но бас его гулко разнесся по залу, — тут у меня списочек, куда записались желающие выступить. Первым хочет высказаться товарищ Сухомятин Георгий Данилович. Прошу!
Сухомятин выскочил к микрофону из–за портьеры, пощелкал по нему пальцами — микрофон молчал.
— Техника на грани фантастики. — Этими словами он начал выступление. Но не успел хорошенько разогнаться, как Виктор Давидюк его придержал стуком карандаша по крышке стола.
— Регламент! — объяснил он. — Мы забыли договориться о регламенте!
Зал был пока настроен шутливо.
— Три минуты! — крикнул какой–то остряк.
— Поступило предложение, — прокомментировал Давидюк. — Основному докладчику — двадцать минут, остальным по пять. Хватит вам, Георгий Данилович?
Больше Сухомятина не перебивали. Он сделал краткий обзор деятельности отдела за минувшие полтора года, выходило, что поработали они на славу, но могли гораздо лучше. Далее он перешел к недостаткам. Каждое его слово било точно в цель. Отсутствие общей идеи, неразбериха внутри отдела, плохая дисциплина, слабая координация в общеинститутском масштабе — все это бледный Сухомятин укладывал одно за другим, будто выстилал камнями тяжелый подъем в гору, на вершине которой кто–то сидел и ждал, пока он до него доберется. Фамилию Карнаухова он упомянул один раз в самом конце, после многозначительной паузы. Он сказал так:
— Я сознательно не называю имени нашего заведующего уважаемого Николая Егоровича Карнаухова. Мы все знаем, сколько энергии и душевного тепла отдал он отделу, особенно на стадии его становления. Теперь, когда Николай Егорович в силу своего возраста и, видимо, не слишком хорошего здоровья не всегда успевает проконтролировать функции разветвившегося живого организма, каковым я образно называю наш отдел, думаю сваливать вину на него одного было бы нечестно. Я как его заместитель полностью готов ответить за срывы, ошибки, неритмичность и прочее… И, как говорится, дорогу осилит идущий.
— Вы разве путешественник? — вынесся из зала бойкий голос. Георгий Данилович устало улыбнулся на реплику и элегантным движением смахнул пот со лба. Как Цезарь, он перешел свой Рубикон и обратного хода не имел. Мельком, стараясь, чтобы никто не заметил, он все–таки покосился на близко сидящего Крем- нева: доволен ли его зачином дирижер? Понять не смог. Кремнев опустил голову на ладони, задумался. «Не может он быть недоволен, — мелькнуло в голове Сухо- мятина. — Лучше, чем я, не скажешь. Тонко, не в лоб и… наповал».
— Вопросы к докладчику! — объявил председатель Давидюк. Своего отношения к выступлению он тоже ничем не выразил, может, только слегка поскучнел.
Тишина воцарилась мертвая. Легко председательствовать в такой обстановке.
— Нет вопросов? — удивился Давидюк. — А доклад, по–моему, был содержательный.
В задних рядах произошло движение, с грохотом упал стул. Это рванулась в бой Клавдия Серафимовна Стукалина, внеся тем самым первую поправку в сценарий Кремнева. Через Сухомятина он предупредил ее: она должна выступить последней, поставить точку, выразить под завязку глас народа. Не сдержалась воинственная поборница всеобщей справедливости, не сумела себя укротить, лезла по ногам, по головам, огрызалась. Когда она наконец вылетела на сцену, волосы ее были растрепаны, платье перекосилось. Попробовал ее урезонить Виктор Давидюк, сказав, что по списку следующий Мефодьев — куда там. Теперь только землетрясение могло ее остановить. Столкнувшись на ступеньках со спускающимся Сухомятиным, она и его обожгла ненавидящим жестким взглядом. Говорила Стукалина без бумажки:
— Тут предыдущий оратор интеллигентничал, манерничал, цирлихи–мирлихи разводил, — а я женщина простая, трудовая, манерами не обученная. Сколь я вытерпела — все знают, — широкий жест в зал. — И я натерпелась, и другие люди из–за одного–единственно- го человека, дорогого нашего заведующего Карнаухова. Кто он такой, товарищи, заведующий наш Николай Егорович? Начальник? Помощник в трудовой работе? Нет и нет. Он царек, работодатель и самодур! — По собранию потек встречный шум. Давидюк постучал карандашом: «Выбирайте выражения, Клавдия Серафимовна, вы не на…» — не договорил. — Выбирать выражения? А пусть их те выбирают, которые у него в рабстве, которые ему продались телом и душой из–за сытного куска и теплого местечка… Пусть выражения подбирает Иоганн Сабанеев, он под крылышком Карнаухова диссертацию отщелкал, не отходя от кассы! Пусть Генка Данилов выражения ищет, ему все дозволяется, неизвестно за какие заслуги. Жаль, он нынче в больнице либо симулирует и меня не слышит.
— Я слышу, — отозвался из прохода Афиноген. Он только что вошел и выискивал себе место. — Я здесь, Клавдия Серафимовна.
Стукалина сбилась на мгновение, но тут же взяла себя в руки.
— Вот, а говорили — операцию ему сделали. Нет, он себе операцию не станет делать, ему незачем. Это над нами здесь давно проделывают операцию… Я говорю сейчас от имени всех угнетенных и униженных тружеников отдела и поэтому не буду подбирать выражения… Вон сидит передо мной вечно заплаканная Инна Борисовна Самойлова. Не ее ли, чем–то ему неугодившую, каждый день топчет ногами и обзывает нецензурной бранью Карнаухов? Вон сгорбился выступавший передо мной Сухомятин Георгий Данилович. Кто не знает его талантов и научного размаха? А может он рот открыть, даже будучи заместителем? Нет, не может, потому что сейчас же рот ему заткнет грубая тираническая ладонь Карнаухова.
«Она, оказывается, глупее, чем я предполагал, — с брезгливостью отметил Кремнев. — Все может испортить, сумасшедшая баба». Сухомятин настойчиво подавал ему какие–то сигналы, но он не обращал внимания, В душу его вдруг впервые закралось сомнение… Стукалина продолжала вопить еще некоторое время, перечисляя множество придуманных и додуманных обид, а потом перескочила к никотиновой истории, обвинила Карнаухова в сознательном выведении из строя лучших работников отдела с помощью подсовывания им сигарет… на этом Давидюк лишил ее слова. Заканчивала свое выступление Стукалина в гвалте и шуме: сотрудники хохотали, хлопали, кто–то даже залихватски свистнул.