Приватизация по-российски - Страница 77

Привлечение инвестиций, преобразование самого предприятия, формирование эффективного собственника — на эти сугубо экономические проблемы и будет нацелена приватизация в ближайшие годы. Сегодня, когда основы частной собственности в стране уже заложены, процесс разгосударствления в России может стать наконец делом абсолютно прагматическим.

Анатолий ЧУБАЙС

Приватизация состоялась. Мы ее сделали.

Теперь нам часто говорят: “Плохо сделали. Не то. И не так”. К нам и к нашей приватизации предъявляют длинный список претензий. И самая болезненная для нас: приватизация привела к жесточайшему расслоению, к обнищанию большей части населения; приватизация оказалась несправедливой.

Это очень неоднозначная, зыбкая тема: “справедливость — несправедливость”, “расслоение — равенство”. Не будем утверждать, что по итогам приватизации собственность досталась всем поровну. Не будем говорить также о том, что стартовые шансы были у всех равны. Конечно, заранее было понятно, что возможность получить хороший кусок собственности у работников промышленных предприятий была больше, чем у учителей и врачей, а у директоров — больше, чем у рабочих.

Но такая несправедливость была обусловлена (и мы уже не раз говорили об этом в книге) объективным раскладом сил накануне приватизации: слабое государство — сильные группы влияния. В той ситуации мы делали все от нас зависящее, чтобы максимально возможно выровнять стартовые шансы. Жесткие правила игры, конкурсное начало, контроль, контроль и еще раз контроль — эти позиции мы отстаивали вопреки многочисленным желающим закрепить за собой иные приоритеты.

Но усилия кучки приватизаторов не могли компенсировать слабость и, извиняюсь, недалекость всей государственной власти. В то время как наша команда (тоже часть государственной власти) отстаивала принцип равного доступа к собственности всех социальных групп населения, другая часть государственной власти (Верховный Совет, высокопоставленные, и не очень, чиновники из аппарата правительства) упорно протаскивали всевозможные льготы для избранных, а то и вообще откровенно боролись с приватизацией.

Сложившуюся в итоге ситуацию можно охарактеризовать так: мы получили приватизацию справедливую ровно настолько, насколько состоятельной и вменяемой была сама государственная система.

Беремся утверждать, что в той ситуации у России не было альтернативы: приватизация справедливая — несправедливая. Альтернатива была: приватизация справедливая по возможности — отсутствие приватизации вообще. Последнее автоматически означало полный крах экономического механизма, возврат к “красной диктатуре”.

Но у проблемы “один получил мало, другой — много” есть и еще одна грань. Подозреваем, что наши соображения на этот счет будут мало популярны у читателей, но тем не менее беремся утверждать: для значительной части населения (80–90 процентов) функции активного собственника противопоказаны вообще. Ну, не готовы люди к тому, чтобы мыслить категориями “рост курсовой стоимости”, “рыночная конъюнктура”, “прибыль”, “стратегический инвестор” и т. д., и т. п. Не готовы или не хотят. Далеко не каждому по душе вся эта сложная арифметика фондового рынка, далеко не каждый внутренне готов взвалить на себя ответственность за бизнес, за судьбы людей, связанные с ним, за эффективность крупных вложений. Даже от собственников совсем мелких пакетов требуются определенные знания, квалификация, умение разбираться в сферах, которые далеко на всем интересны.

Мировой опыт показывает: активными собственниками могут быть 10, от силы 15 процентов населения. Это уж кому что Бог на душу положил: один брат удачно играет на фондовой бирже и конъюнктуре мировых рынков, другой вдохновенно торгует овощами, а третий — футболист. И все это нужно обществу.

Поэтому считаем не всегда обоснованными претензии типа: “Вот Гусинский — богатый, а я — бедный”. Русинский тоже в свое время был рядовым работником культуры — театральным режиссером. И стартовые шансы его на заре реформ были не намного больше, чем у учителей, врачей и работников библиотек. Кстати сказать, сам Гусинский любит подчеркивать, что он сделал свое состояние вовсе не наприватизации и что лично ему она ничего не дала. Естественно, его бизнес поднимался на операциях с бюджетными деньгами, и этот пример лишний раз демонстрирует, насколько реальная жизнь сложнее и многообразнее, нежели расхожие штампы о нажившихся на приватизации.

Безусловно, многие из самых богатых в России людей стали таковыми именно благодаря приватизации. Но были и другие источники формирования первоначальных капиталов, о чем мы не раз говорили.

Конечно, приватизация привела к расслоению. Но если бы ее не было, растаскивание страны происходило бы в неуправляемом режиме и расслоение было бы еще более сильным.

Вообще реальная проблема, требующая внимания и активных действий, заключается не в том, что кто-то богаче, а кто-то беднее. Страшно другое: когда в результате чудовищного расслоения часть населения нищает и оказывается за гранью достойного человеческого существования. И в этом смысле мы категорически не согласны с тезисом о том, что приватизация породила нищету.

Проблема беднейших в России — это вовсе не приватизационная проблема. Многолетняя накачка экономики пустыми деньгами и связанная с этим инфляция; отсутствие сбалансированной бюджетной политики; оголтелое лоббирование интересов самых различных групп влияния и возникающие в результате бесконечные льготы для избранных и приближенных; наконец, слабость государственных программ по защите беднейших — вот далеко не полный перечень причин, вызвавших в конечном счете обнищание значительной части российского населения.

О том, почему проблемы эти не решались годами, в нескольких словах не объяснишь. Для нас самым актуальным способом защитить беднейших была борьба с инфляцией. Потому что нет более эффективного средства вытаскивания из кармана у бедных, чем обесценивание денег. Сегодня, когда инфляционная | проблема перестала быть проблемой номер один для российской экономики, на повестку дня становятся другие, наиболее актуальные меры по защите беднейприватизированные предприятия выглядят лучше государственных. Это касается долгов самих предприятий и задолженности им, рентабельности, обеспеченности собственными средствами, уровня зарплаты, а также объемов производства. Закономерность просматривается совершенно отчетливо: чем больше степень приватизации (чем меньше собственности остается за государством), тем меньше спад производства на предприятиях.

Вместе с тем падение объемов производства с приватизацией очень даже связано, если речь вести о сокращении производства, не пользующегося спросом. В эпоху командной экономики значительная часть производимой в стране продукции была попросту не нужна. Эту ненужную продукцию можно было обнаружить как бы в нескольких измерениях.

Измерение первое: большой уровень материальных и энергетических затрат. То есть если взять аналогичную продукцию, произведенную в советской экономике и экономике рыночной (башмак, к примеру, станок, жилой дом, турбина и т. д.), то неизменно окажется: командной экономике требовалось больше электроэнергии, больше кожи, дерева, металла (доля отходов сырья была значительно выше), больше рабочих рук, чтобы произвести на свет точно такую же вещь, что и в экономике рыночной.

А следующая проблема заключалась в том, что “точно такую же” очень часто, при всех вышеперечисленных затратах, производить как раз не получалось. И это второе измерение ненужной продукции: вещи низкокачественные, с невысокими потребительскими характеристиками. Вспомните, как обстояло дело со значительной частью продукции советской легкой промышленности, например. В Москве не продали — в регионы перебросили, из регионов — в село. По ходу дела несколько раз уценили. А если и это не помогало, неходовой товар просто уничтожали сотнями тысяч штук.