Приватизация по-российски - Страница 1

Мой отец всегда был убежденным коммунистом. Он верил в идею не потому, что это было выгодно из каких-то карьерных соображений. Он действительно верил — истинно и истово. Он был кадровым военным и военным по призванию. После школы пошел в военное училище — это была мечта всей его жизни. Всю войну (с июня 1941-го по 1945 год — провел на фронте, в танковых войсках. Потом была все та же служба, и мы часто переезжали с места на место.

Наконец под давлением мамы отец поступил в военно-политическую академию, а потом и в адъюнктуру (военную аспирантуру). Поразительно, что никто из журналистов до сих пор не "прошелся" по его дипломной работе. А название этой работы было выразительным: "Полная и окончательная победа социализма в СССР — главный итог преобразующей деятельности партии и народа". Именно эту тему отец вдохновенно развивал на своих лекциях, будучи преподавателем научного коммунизма в военном училище. О победе социализма он говорил искренне и душевно, курсанты к нему всегда относились с большой теплотой.

А вот старшим сыном такого убежденного коммуниста был мой брат — не менее убежденный домашний диссидент. Он исправно слушал вражеские "голоса", а время от времени совершал эпохальные поступки. Скажем, 21 августа 1968 года, в день советской агрессии в Чехословакию, он вооружился самодельным чешским флагом и отправился единолично демонстрировать по Одессе, где тогда отдыхал, — в знак протеста. Авторитета отца едва хватило, чтобы погасить скандал.

Конечно, это была настоящая драма; практически ежевечерне, собравшись за столом к ужину, семья затевала настоящие политические баталии. Я был в то время еще ребенком, но ужасно переживал и за брата, и за отца, стараясь понять обоих. Надо сказать, что аргументы брата мне всегда казались разумными, но душою я был скорее на стороне отца — человека очень искреннего и прямого.

Пожалуй, именно этот внутренний разлад, который зародился в моем сознании в ходе семейных политических дебатов, постоянно побуждал меня задумываться о первопричине происходящих событий. Со временем я понял, что первопричину следует искать в экономических отношениях. Правда, тогда я еще не знал и слова такого — макроэкономика, и экономические отношения представлялись мне как отношения обычного производства — в рамках цеха, завода. Поэтому, когда пришло время оканчивать школу, выбор будущей профессии был совершенно осознанным и аргументированным: Ленинградский инженерно-экономический институт.

Пока я учился в институте, никаких серьезных занятий экономикой не было. То есть я занимался по обычной институтской программе. Может быть, только более интенсивно и целенаправленно, чем другие. Причем сначала я увлекался технологическими дисциплинами, инженерными, а потом меня заинтересовала и собственно экономика. Однако в институте изучать можно было только микроэкономику — на уровне конкретных предприятий. Максимум — отраслей. То же, что увлекало меня по-настоящему — макроэкономику (динамика экономических показателей, денежные отношения…) — обсуждать было не с кем. Даже на специальную литературу, которую следует читать, некому было меня навести, и это угнетало.

Тем не менее я уже сам начинал понимать, что динамика экономических показателей в советской экономике плохая, что дела идут из рук вон, и для лечения требуются очень сильные лекарства. Поэтому когда на лекциях нам рассказывали, в чем преимущества показателя нормативно чистой продукции перед показателем объема реализованной продукции, меня не покидало ощущение, что мы пытаемся обновить краску и штукатурку, в то время как у нас весь дом горит.

Первые попытки серьезного осмысления экономической ситуации в стране стали возможны уже после окончания института. В году 78-79-м как-то "на картошке" (где же еще было встречаться тогда советским аспирантам?) мы сошлись с Гришей Глазковым и Юрой Ярмагаевым, которые пытались всерьез заниматься изучением экономической ситуации в стране. Объединившись, стали целенаправленно разыскивать грамотных людей, также интересовавшихся достоверной информацией о состоянии дел в советской экономике. После долгих поисков обнаружили четвертого — Сергея Васильева. Эти люди и стали впоследствии ядром нашей питерской команды.

Когда число "интересующихся" достигло шести человек, я предложил: ребята, а что, если нам не просто общие разговоры вести, а попытаться организовать дискуссии в режиме профессиональной работы — с настоящими аналитическими исследованиями, на базе обширного перечня литературы и всей доступной информации? Идея понравилась. Мы поставили перед собой задачу: узнать реальную, а не книжную историю советской экономики. И — ни много ни мало — определить пути ее возможного реформирования. Исходя из поставленной задачи определили несколько основных направлений для исследований: нэп, соцстраны, и прежде всего опыт реформирования в Венгрии и Югославии.

Исследования вели капитально. На Югославию, например, посадили Сергея Васильева, и где-то к 81-82-му году он стал, я уверен, специалистом номер один по этой стране во всем СССР. Сергей добывал всю существующую литературу по Югославии, читал ее в подлиннике, так как знал несколько европейских языков, включая какой-нибудь сербско-хорватский, не говоря уже об английском. Он перелопачивал гигантские массы этой литературы, систематизировал полученную информацию и "врубался" в нее очень глубоко. Он запросто мог сообщить, какими политическими и экономическими событиями был обусловлен какой-нибудь очередной кризис динара и при каких экономических обстоятельствах и когда менялось очередное югославское правительство… Точно так же Юра Ярмагаев был в свое время одним из лучших в стране специалистом по нэпу.

Каждый доклад серьезно обсуждался: на два-три дня раздавался всем для изучения, потом — общий сбор, замечания, соображения (или разгром, всякое бывало) и, наконец, окончательная переработка. Все это требовало огромных затрат сил и времени, делалось абсолютно бесплатно, никаких перспектив реального применения накопленных знаний не было и в помине, и тем не менее ни у кого не возникало ни малейших сомнений по поводу целесообразности этой гигантской работы.

Зачем? Почему? Мы не задавались этими вопросами. Мы совершенно ясно видели, что советская экономика идет к краху, что официальная экономическая наука смотрит в другую сторону, и нас все это беспокоило чрезвычайно. Я не знаю, интуитивно ли, на уровне инстинкта самосохранения, или уже профессиональный азарт срабатывал, но мы отчетливо ощущали: надо "врубаться". И как можно быстрее.

Очень скоро у нашего собрания стали возникать серьезные организационные проблемы. И Гриша, и Юра, и я — все мы жили в коммуналках. И поэтому, собираясь на очередное свое обсуждение, жен и детей вынуждены были выгонять на улицу. При этом над нами постоянно висела угроза политических "наездов". Я, в частности, должен был отвечать за то, чтобы наши собрания были защищены от возможных обвинений в создании антисоветской группировки. Будучи постоянно озабочен вопросом политического прикрытия, я однажды наткнулся на интересную советскую организацию под названием Совет молодых ученых, которая у нас в институте существовала только на бумаге. Вот я и решил захватить этот мифический Совет. Написал на чистом листочке: "План работы"… и предложил себя нашему проректору в качестве председателя Совета молодых ученых института. Проректор — профессор Пузыня Константин Федорович, заведующий нашей кафедрой — был человеком прогрессивным. Интересовался макроэкономикой, всегда поддерживал всякие нетрадиционные схемы и подходы и поэтому, подумав, мой листочек подписал.

И тут же нам открылся совершенно другой уровень возможностей. Теперь мы могли заказывать аудитории для своих семинаров и проводить последние совершенно официально, не опасаясь обвинений в антисоветчине. Это были уже не просто собрания "на четверых". Мы приглашали по 15–20 слушателей: аспирантов, инженеров, научных сотрудников — всех, кого считали профессионалами.