Притчи со всего света - Страница 10

Так сбылось предвещенное отцу и сыну и выполненное судьбой пророчество, которое оба они пытались отвратить от себя. Один из жителей Платеи, по имени Дамасипп, нашел на перекрестке тела убитых и, сжалившись, предал их земле. И не одну сотню лет спустя мог видеть проходящий странник кучу камней – надмогильный памятник погибшим.

Немного спустя после того, как все это случилось, перед воротами Фив, в Беотии, появился сфинкс, – крылатое чудовище, спереди – в образе молодой женщины, сзади – в образе льва. Это чудовище было дочерью Тифона и Ехидны, плодовитой матери многих чудовищ, родной сестрой пса ада Цербера, Лернейной гидры и извергавшей огонь Химеры. Сфинкс расположился на скале и стал задавать фивянам загадки, которым его научили музы. Того, кто брался отгадать и не отгадывал, он хватал и, растерзав, пожирал.

Это бедствие постигло город в то самое время, когда жители оплакивали смерть своего царя, который был убит в дороге неизвестно кем. Теперь вместо него правил царством Креонт, брат царицы Иокасты. И вот случилось, что сфинкс задал загадку сыну самого Креонта, и, так как тот не мог разгадать ее, то чудовище схватило и пожрало его. Несчастье побудило царя Креонта всенародно объявить, что всякому, кто избавит город от убийцы, достанется царство и его сестра Иокаста в супруги. Как раз в то время, когда об этом было всенародно оповещено, в Фив, опираясь на посох странника, вступил Эдип. Пленила его опасность и награда за нее, жизнь же свою он мало ценил, ибо помнил витавшее над ним грозное пророчество. И вот он отправился к скале, где сфинкс нашел свое убежище, и попросил задать ему загадку. Чудовище хотело задать отважному чужестранцу нечто неразрешимое и предложило отгадать такую загадку: «Утром у него четыре ноги, в полдень – две, а вечером – три. Из всех созданий оно одно лишь меняло число своих ног. Но как раз тогда, когда у него больше всех ног, сила и быстрота его тела меньше всего». Эдип усмехнулся, когда услышал эту загадку, так как она показалась ему очень легкой.

– Ты загадал человека, – ответил юноша. – На заре своей жизни, пока он слабое бессильное дитя, он ходит на ногах и на руках: в полдень своей жизни, окрепнув, он ходит только на ногах, когда же стариком он подходит к закату своих дней и нуждается в опоре, он берет посох, и тогда у него три ноги.

Загадка была счастливо разгадана, и сфинкс со стыда и отчаяния бросился вниз со скалы и разбился насмерть. В награду Эдип получил царство, а в супруги – царицу, которая была его родной матерью. Иокаста родила ему одного за другим четверых детей – сперва двух мальчиков: близнецов Этеокла и Полиника, потом двух дочерей: старшую – Антигону и младшую – Исмену. Но они одинаково приходились ему и детьми, и братьями, и сестрами.

Долго дремала в неизвестности страшная тайна, и Эдип, хоть и склонный к гневу, был добрым и справедливым царем и всеми любимый, счастливо царствовал в Фивах вместе с Иокастой.

Но вот боги наслали на страну страшный мор. Болезнь со страшной силой свирепствовала среди народа, и никакое средство не приносило пользу. В этом ужасном бедствии фивяне обратились за помощью к своему господину, которого они считали любимцем богов. Мужчины и женщины, старики и дети во главе с жрецами, собрались у царского дворца, уселись на ступенях вокруг стоявшего там алтаря и стали ждать выхода своего царя. Когда Эдип, привлеченный собравшейся толпой, вышел из дворца и спросил, почему город полон жертвенным дымом и криками печали, ему от имени всего народа ответил старший жрец:

– О царь, ты сам видишь, какое бедствие тяготеет над нами. Поля и пастбища наши сжигает невыносимая жара. В домах наших свирепствует губительный мор. Напрасно пытается город вынырнуть из кровавой волны гибели и разрушения. В нашем несчастье мы прибегаем к тебе. Ты уже избавил нас однажды от губительной дани, которую наложил на город страшный прорицатель загадок. Должно быть, не без помощи богов сделал ты это. И теперь мы опять доверяемся тебе и уверены, что – у богов и людей – ты найдешь для нас помощь.

– Бедные дети мои, – сказал в ответ Эдип, – я знаю, почему вы умоляете меня об этом. Я знаю, что вы страдаете, но никто не болеет душой так, как я, потому что мое сердце стонет не об одном человеке, а о каждом из вас. Вы не вывели меня, как спящего, из дремоты, – дух мой все время искал спасительного средства, и кажется мне, что я нашел это средство. Я отослал шурина моего, Креонта, в Дельфу, к пифийскому Аполлону, чтобы узнать, какое средство или какой поступок может спасти город.

Еще царь говорил к народу, когда пришедший Креонт, пробравшись сквозь толпу, предстал перед Эдипом и рассказал ему о решении оракула. Решение же этого было поистине неутешительное: «Бог повелел изгнать нечестивца, которого приютила страна, и не совершать того, чего никакое очищение не может искупить. Ибо убийство Лая легло на страну страшным и кровавым громом». Эдип, и не подозревавший, что убитый им старик – тот самый, из-за кого гнев богов обрушился на страну, выслушал рассказ об убийстве Лая. Но и после этого ум его все еще был поражен слепотой. Он объявил, что готов позаботиться об убитом, и распустил народ. Затем он велел оповестить по всей стране царский приказ, что всякий, кто узнает об убийце Лая, должен донести, и, если об этом знает чужестранец и расскажет, он заслужит благодарность и награду от города; тот же, кто, боясь за друга, откажется от долга донести о том, что знает, – тот должен быть лишен участия в служении богам, в жертвенных пиршествах и исключен из общения с гражданами. Убийцу же он проклял торжественно и страшно, призывая на голову его муки и несчастья во всю его жизнь, а в конце – гибель. И пусть постигнет его это проклятие, даже в том случае, если он, скрыв себя, живет у царского очага.

Кроме того, он отправил двух посланцев к слепому прорицателю Тирезию, который был почти равен вещему Аполлону в способности знать и видеть все таинственное и неизвестное. Тот скоро явился в сопровождении мальчика-вожатого и предстал пред царем в народном собрании. Эдип поведал ему заботу, которая мучила его и весь народ. Он просил его приложить все свое искусство прорицания и помочь напасть на след убийства.

Но Тирезий, словно защищаясь, с громким стоном протянул руки к царю и сказал:

– Страшно то знание, которое приносит знающему лишь одно несчастье! Отпусти меня домой, Эдип; неси свое бремя, а мне позволь нести мое!

Теперь Эдип стал еще больше настаивать, а народ, окружавший их, с мольбой пал пред Тирезием на колени; когда же тот и теперь не высказал готовности дать дальнейшие объяснения, царь Эдип пришел в сильный гнев и стал бранить его, как соучастника и даже как убийцу Лая. Да, не будь он слеп, его самого можно было бы заподозрить в убийстве.

Такое обвинение развязало язык слепому прорицателю.

– Эдип, – сказал он, – повинуйся же своему собственному приказу! Не говори со мной, впредь ни к кому из народа не обращай свою речь. Ты осквернил город омерзением и ужасом! Ты – цареубийца, ты тот, кто живет с самыми близкими ему в достойном проклятия союзе.

Но Эдип был ослеплен: он назвал прорицателя колдуном и коварным обманщиком, он бросил подозрение и на шурина своего Креонта, стал обоих обвинять в заговоре против трона, с которого оба они хотят свергнуть его, спасителя народа, хитрой ложью. Теперь еще больше стал говорить Тирезий об Эдипе – о том, что он убил отца, что живет в союзе с родной матерью; он предсказал царю уготованное ему близкое несчастье и, гневный, ушел, держась за руку маленького вожатого. Между тем на обвинение Эдипа поспешил и Креонт, и между ним и царем возгорелся сильный спор. Напрасно пыталась Иокаста, кинувшись к спорившим, прекратить ссору, – непримиримым и в гневе на Эдипа ушел Креонт.

Еще ослепленнее, чем царь, была царица Иокаста. Едва услышала она из уст супруга, что Тирезий назвал его убийцей Лая, как разразилась громкими проклятиями на прорицателей и их искусство.