Пришелец - Страница 1

Унээт, Верховный Жрец племени кеттов, резко выбросил вперед руки ладонями вниз. По этому знаку воины, стоявшие по краям входа в пещеру, перерубили кремнями две толстые тетивы, стягивавшие тугие изогнутые концы сучьев, вставленных в расщепленные торцы деревянных колод, скрытых под огромными кучами сухого хвороста. Сучья с треском выстрелили, раскидывая мелкие клочья ломкого лишайника в вечернем воздухе, напоенном пряным влажным настоем грибов, опавших листьев, хвои и болотного тумана. Коротко взвизгнули, начав разматываться, накрученные на стержни жилы, и вскоре из хвороста стала выползать тоненькая млечная струйка дыма. Воины в тяжелых выпуклых масках, вырубленных из священного дерева лаби, просунули в кучи длинные пустые стволы саолы и начали вдувать в них воздух, действуя длинными костяными ручками мехов, изготовленных из цельных шкур двухгодовалых кабанчиков.

Криспы насторожились. Самый первый, показавшийся было из-за ближней кучи пустых раковин, беспокойно потыкал перед собой серым зазубренным клювом, широко раскрыл его, обнажив широкие стершиеся зубы, и стал медленно поворачивать из стороны в сторону маленькую голую головку. Остальные, рассеянные среди древесных стволов наподобие огромных плоских грибов, остановились и замерли, упершись в палую листву прямыми твердыми ногами, точнее, тремя кожистыми подпорками, покрытыми редкими толстыми волосами.

Воины продолжали накачивать меха, подчиняясь ритму большого барабана, вокруг которого, то припадая к поверхности камня перед входом в пещеру, то выпрямляясь и вздрагивая, двигался Унээт, постукивая длинной толстой костью по туго натянутой шкуре. Его длинные седые волосы, перехваченные вокруг лба высохшей кожей молодой змеи, падали на плечи и путались в вороньих перьях накидки; перья шуршали, топорщились от порывов ветра и резких прыжков старого жреца; позвякивали вплетенные в грубую основу круглые бубенцы; сухо потрескивали пустые птичьи косточки; босые ступни, к которым привязаны были медвежьи когти, выколачивали из камня крупный дробный перестук, отдававшийся в глубине пещеры, где укрылись старики, дети и беременные женщины, гулким протяжным эхом.

С низкого неба, подобного пустой опрокинутой раковине, вперемешку с мелкой изморосью сыпались крупные хлопья снега, дым из костровых куч растекался во все стороны едкими ползучими пластами, влажное дерево натужно сипело, глуша слабые ростки огня, но воины в неподвижных тяжелых масках продолжали поочередно подпрыгивать и, припав животом к рычагу, плавно опускаться вниз.

Две молодые жрицы, сбросив покрывала, сплетенные из высушенной морской травы, и обнажив разрисованные священными знаками тела, встали перед еле тлеющими кострищами, широко расставили ноги и принялись плавно раскачиваться, медленно проводя ладонями по внутренней поверхности бедер.

И бог огня раскрыл свою пасть; острые клыки пламени стали рвать дымное покрывало, алый зев поглотил влажные сучья и стал хватать все, что было наложено сверху: толстые бревна, черные коряги, собранные детьми на берегу Большого Озера, пни от вывороченных бурей деревьев. Со всех сторон пламя обступила тьма, огородив пляшущих жриц, воинов и Унээта частоколом древесных стволов, среди которых красными точками светились глаза криспов.

— Давно не было Большой Охоты, — сказал Янгор, — вот они и полезли.

Приземистый, корявый, с длинными, бугристыми от мышц руками, он стоял на каменном выступе, чуть возвышавшемся над входом в пещеру, и придерживал коленом громадный гладкий валун, вывороченный кольями из плоской ниши и нависший над ступенчатым спуском, ведущим в причудливо разветвленные недра пещерного лабиринта. Для того чтобы перекрыть вход в пещеру, Янгору достаточно было чуть отвести ногу. Валун падал в огороженную каменными столбиками яму, оставляя под сводом лишь узкую щель, в которую едва мог протиснуться мальчик, еще не убивший своего первого кабана. Но такое случалось редко, очень редко. Эрних помнил лишь один случай, когда от Копья Огня в мерцающем Лике Воды треснула и мгновенно обратилась в Алый Синг древняя, заскорузлая от лишая сосна на Высокой Горе; Синг стал трясти руками, рассеивая во все стороны красные семена, из которых мгновенно вырос пылающий лес, наполнившийся треском, писком, ревом и глухими стонами страдающего и гибнущего Раана, чье тело, составленное из мелких зверьков, птиц, лосей и прочей лесной живности, теперь корчилось и рвалось на части на священном алтаре Синга. И вот когда ревущий ком, катаясь по земле и когтистыми лапами срывая с себя клочья огня, бросился в прохладный темный зев пещеры, Зейг, бывший тогда самым сильным воином и охотником племени, отодвинул ногу, и валун с тяжелым влажным хрустом впечатал в дно ямы горящего зверя, наполнив внутренность пещеры едкой вонью паленой шерсти. Глыба закрыла вход, на сводах, покрытых рисунками Унээта и его предков, погасли красные блики, кетты стали испуганно прижиматься к стенам и осторожными шагами, оступаясь и ломая твердыми ступнями глиняные черепки, разбросанные вокруг Очага, потянулись в глубь пещеры, оглядываясь на узкую алую щель под сводом и выхваченный этим светом неподвижный силуэт Зейга.

Унээт увел народ к Подземному Озеру. В его черной воде, неподвижной, как отполированный камень, перебегали отражения рваных хлопьев Синга, пылавшего в трех очагах по берегам. Унээт говорил, что здесь Лик Воды и Синг ведут мирную беседу в присутствии Предков племени, чьи черепа, покрытые струпьями истлевшей кожи и клочками волос, венчали Игнамы — толстые каменные пальцы, окружавшие Озеро плотной застывшей толпой. Главный Игнам возвышался посередине Озера и был покрыт глубокими редкими насечками; их оставили жрецы, бывшие до Унээта, — по одной насечке на каждого.

Когда все племя собралось вокруг Озера и две старые жрицы опустили в черную воду сухие заскорузлые ступни, Унээт встал на плоский камень и, коснувшись кончиками пальцев змеиной кожи на лбу, заговорил.

— Зейг табу! — выкрикнул он хрипло и коротко. — Зейг убил жертву Раана Лику Воды!

— Зи-и! Зи-и! — послышался тоненький старушечий писк из тяжелой медвежьей шкуры, надетой проколотыми лапами на четыре тонких острых Игнама, также увенчанных высохшими черепами. Это самая старая жрица, ослепшая и потерявшая способность к передвижению, звуками выражала согласие с решением Унээта, радуясь тому, что кто-то из кеттов перейдет Грань Тьмы прежде, чем она.

Две молодые жрицы положили на Очаг тонкое бревно длиной с человеческую руку. Светлое, очищенное от коры, оно потемнело, обуглилось и стало наливаться Духом Синга. Когда сгорало восемь бревен, Синг возвращался в свое место над Высокой Горой, чтобы вновь съехать на огненных лыжах за дальний лес. Зейг, плававший на байге по болотной протоке до мест, где Лик Воды делается, как он говорил, столь велик, что покрывает собой всю Землю, говорил, что Синг утонул у него на глазах, после чего Зейг в страхе прибился к суше и сам, без жриц, без Унээта, принес в жертву Лику Воды глухаря, мышь и ветку рябины, привязав их к камню лосиной жилой. Он говорил, что исполнил обряд как положено: взобрался на скалу, встал на колени лицом к месту погребения Синга, провел раскрытыми ладонями по лицу, далеко отставив в стороны большие пальцы, и лишь затем закрыл глаза и через плечо бросил в Лик Воды приготовленную жертву. Затем остался на скале и стоял на коленях до тех пор, пока не увидел собственную тень на гладком, как череп мамонта, камне.

— А что ты сделал потом? — нахмурился Унээт, выслушав Зейга.

— Потом, Верховный, я закрутил гладкую палочку в тетиве, выдолбил ямку в коряге, обложил ее сухим мхом, добыл огонь и на скале принес Сингу искупительную жертву от Лика Воды, — ответил Зейг, стоя перед ним на коленях.

— Что ты принес в жертву?

— Марлина.