Приобщение к чуду, или Неруководство по детской психотерапии - Страница 7

На третьем я уже решила с Ней расставаться. Сказала, что не понимаю, что происходит, не вижу, как я могу ей помочь. Если бы Она хоть что-нибудь сказала про свои желания, у меня были бы хоть какие-то шансы…

– Если вы хотите отдохнуть, Ирина Юрьевна, я могу пойти домой, – выдала Она целую фразу после нескольких занятий, проведенных в молчании.

– Я не хочу отдыхать, я хочу помочь тебе, но не знаю как. Если я тебе не нужна и ты хочешь пойти домой, я отпускаю тебя. Ты можешь сказать: тебе самой нужно приходить сюда хоть за чем-нибудь?

После длинной паузы – едва заметный кивок головой.

– Я готова быть с тобой. Но мне нужно понимать, как это будет происходить. Мы должны в этом определиться. Например, в том, что мы будем делать сегодня.

Молчание.

– Давай так, ты можешь выбрать: молчать оставшиеся полчаса, разговаривать, рисовать, играть или выполнять какое-нибудь задание. Я готова делать с тобой все, что угодно, все, что ты попросишь. Теперь твоя задача выбрать.

Молчание, которое длится долгих 13 минут.

– У нас осталось 17 минут, ты можешь мне сказать – ты уже выбрала?

Молчание. Легкий кивок.

– Что?

Молчание.

– Задание.

– Хорошо, нарисуй мне вулкан. Ты знаешь, что такое вулкан?

Кивок головой.

– Ват тебе листок и фломастеры.

Она живо берет коричневый фломастер, подносит его к самой бумаге и замирает… Несколько долгих минут Она держит фломастер в двух миллиметрах от бумаги и совершенно не двигается, просто как кататоник!

– Тебе трудно начать рисовать?

Через длинную паузу кивок головой.

– Ты боишься нарисовать неправильно?

Кивок.

– Тогда я меняю свое задание: ты должна нарисовать линию, причем не просто линию, она должна быть безобразной линией, самой ужасной и дурацкой линией на свете!

Она смотрит на меня удивленно, но в уголках губ я замечаю намек на улыбку.

Она снова замирает над листом и в течение нескольких минут (должно быть, трех или пяти!) ставит на листе очень неуверенную точку.

– Ура! Точка у нас уже есть! – радуюсь я первому результату. – Скоро будет безобразная линия!

Фломастер едет вниз со скоростью несколько миллиметров в минуту, и через какое-то время у нас уже есть коричневая линия приятной безобразности! Мы обе чувствуем колоссальное облегчение, Она даже начинает немного двигаться на стуле. Но наше время давно закончилось, и я радостно отпускаю Ее домой.

К концу следующего занятия у нас есть уже несколько разноцветных безобразных линий, из которых Она даже выбирает ту, которая Ей больше всего нравится своей безобразностью. А также есть еще безобразные круги и другие фигуры. Дело пошло!

Вскоре на многие вопросы Она уже отвечала кивком через паузу всего в несколько секунд, но прошло еще несколько недель, пока Она хоть что-то стала рассказывать сама. Однако вопросы «Что ты любишь?», «А как бы ты хотела, чтобы было?» опять вызывали у Нее приступы долгого и безрезультатного молчания.

Я несколько раз просила Ее привести маму, но Она каждый раз говорила, что мама не может – она на работе.

До конца года остается всего несколько встреч, когда на мой вопрос «Как дела?» Она вдруг начинает рассказывать, что завтра мама идет в суд над отчимом, а через месяц будет суд по разводу. На мои попытки выяснить, в чем дело, Она замолкает и отвечает кивком только на вопросы «Мама переживает?», «Ты боишься за маму?».

В дальнейшем я узнаю, что отчим больше не живет с ними, и это Ее радует, что Она любит быть одна, читать книжки о приключениях, не собирается заводить семью и детей, но, судя по тому рисунку, что Она нарисовала для меня (красивое место, Она, собака и какой-то очень хороший мальчик), собирается влюбляться.

На последнюю встречу перед самым летом вместо Нее приходит мама, чтобы договориться о возможности в следующем учебном году продолжать занятия.

– На могу понять, что происходит, – говорит она с легким «наездом» в голосе. – Только у нее стало все налаживаться: учеба, настроение, подружки появились, со мной начала разговаривать, как несколько месяцев назад вдруг раз – и все как раньше.

– Действительно, и я не понимаю, что случилось, – отвечаю недоуменно. – Быть может, у вас что-то дома произошло? Она говорила, что у вас суд был, наверное, что-то случилось?

– Так что случилось: муж-то мой совсем «того», за мной с топором бегал, а девчонкам давно уж угрожал то ножом, то топором, но меня ведь дома-то все время нет, я же на работе все время, вот она дома и за старшую… Соседи говорят, что и приставал он к ней, но так чтобы уж точно – никто не видел.

– А вы что же?

– А я что, меня же дома все время нет…

– Новы же мама, вы же ей единственный родной человек, единственный, кто может защитить ее!..

– Вы считаете, что мне давно надо было с ним развестись?.. Вы считаете, что это могло на нее повлиять? – начинает она лить слезы. Но почему-то мне ее совсем не жалко, наоборот, во мне поднимается волна гнева.

– Безусловно, повлияло, она же еще совсем ребенок, а должна защищать сестру, себя и вас от человека с топором, который еще не известно, что сделал ей до этого! Я понимаю, что вам нужно работать, вы не можете быть с ними все время, но это ваши дети и, кроме вас, их никто не защитит!

– Да она у меня вообще молодец: я прихожу, а она уже и ужин приготовила, и младшую спать положила, и сидит у окна, меня дожидается.

– Но она же подросток, и у нее должна быть своя подростковая жизнь, а не ваша…

Я долго еще возмущалась, учила, корила, взывала… Не знаю только, был ли в этом хоть какой-то смысл.

Как грустно и возмутительно, когда дети проживают отнюдь не свою жизнь и совсем ничего не знают о своих желаниях. Тогда нечто очень неправильное происходит с их жизнью, и они перестают разговаривать, уметь, чувствовать, жить.

Я часто сама себе задаю вопрос: что именно помогает детям в психотерапии? И до сих пор не могу найти точного ответа. Бывают случаи, когда, как мне кажется, я все делаю правильно, понимаю, что происходит, куда нужно двигаться с ребенком, использую все нужные техники, а заметной динамики нет. А иногда мы просто вместе играем или рисуем, а эффект бывает совершенно потрясающим. Возможно, так получается, что я даю этому ребенку именно то, что ему нужно: внимание, интерес, заботу. Повторюсь, что дети много мудрее нас, взрослых, к тому же точно лучше знают, что именно им нужно. И наша задача – просто быть чуткими и гибкими в понимании этого.

Его привела бабушка. Он без тени стеснения вошел в мой кабинет, обнаружив активное желание пообщаться. Пока бабушка рассказывала Его жизненную историю, Он одновременно интенсивно исследовал комнату и принимал активнейшее участие в рассказе, комментируя и поправляя бабушку строго и с некоторым раздражением. Он подвижен, обаятелен и явно не глуп для своих десяти лет. Отца у Него нет, Он живет с бабушкой и дедушкой, а также с мамой, женщиной верующей и очень строгой (физические наказания она считает необходимой мерой воспитания). Несмотря на то что в школе Он учится хорошо, многие жалуются на Его поведение: демонстративное и эксцентричное.

Мы много с Ним рисовали разные чувства, проигрывали разные сценки, но Его поведение в школе и дома не особенно менялось, хотя на встречи ко мне Он ходил всегда с удовольствием и расстраивался, когда опаздывал из-за автобуса и наше общение сокращалось. И вот как-то разыгрываем с Ним сценку: Он – учитель, а я демонстративный ученик, Он говорит: «А давайте в следующий раз вы будете хорошим учеником, а я – просто учителем. Я буду учить вас математике». На том и сговорились.