Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ) - Страница 42

В доме присутствовала вода, которой я смыл кровь с кинжала и с кистей рук. Предстояло самое главное.

— Катя, мне надо камзол снять, и сорочку, чтобы рану перевязать. Вот только сорочка у меня шелковая на бинт не сгодится.

— А, я сейчас помогу, только тряпицу подходящую добуду, — она снова очень мило покраснела. Очень скоро я понял почему. Подходящей тряпицей оказалась нижняя юбка, хлопковая и действительно хорошо подходящая для бинтов.

Распустив юбку на длинные полосы, воспользовавшись моим кинжалом, Екатерина подошла ко мне, чтобы помочь стянуть камзол. Я уже расстегнул пуговицы, но стащить его мне не позволяли ни раненное предплечье, ни все еще болевшая правая рука. Княжна уже взялась за правый рукав, чтобы сдернуть его с руки, но я остановил ее.

— Стой, подожди. Ежели сейчас сдерем, кровь снова пойдет. Надо приготовиться сразу, чтобы рану затворить. Здесь имеется что-нибудь крепче вина?

— Не знаю, — Екатерина растеряно огляделась по сторонам. — Сейчас погляжу. Вот есть бренди.

— Пойдет, тащи сюда.

— Зачем? — Екатерина поднесла мне бутылку.

— Как это зачем? Сейчас я глотну для храбрости, чтобы сильно не орать, затем, чтобы уменьшить боль, ну а потом просто так, чтобы весело стало. Ты тоже глотнешь, не посмеешь же приказа государя не исполнить, ну а потом я начну приставать к тебе с неприличественными целями.

— Чего? — княжна попятилась, глядя испугано.

— Шутка, — я вздохнул. — Не буду я тебя поить, мне соображающие женщины по вкусу, — видя, что она не успокаивается, я добавил. — Да не буду я к тебе лезть, успокойся. Мне этот бренди для другого нужен. К тому же у меня обе руки болят, так что ты без труда отобьешься, ежели сама не захочешь... Ай, — Екатерина поняла, что я ее подкалываю и сердито сдернула рукав камзола с правой руки. — Вот какие же женщины все-таки бессердечные создания.

Когда дошло до левой руки, рана, которая уже слегка затянулась, закровила снова. К тому же и сорочка, да и камзол прилипли к ней и их пришлось отдирать наживую. И если с камзолом все прошло довольно гладко, то вот сорочка, похоже, прилипла к ране намертво. Открыв пробку зубами, я плеснул на рану бренди, чтобы немного размочить прилипшую ткань и чуть сознание не потерял от боли. Стиснув зубы так, что почувствовал во рту привкус мела, я стоически терпел, пока побледневшая при виде раны княжна стаскивала с меня сорочку. Перехватив предплечье чуть выше укуса, я прошептал.

— Ремень сними, и в рот мне засунь, а то я без зубов останусь. — Находящаяся на грани обморока княжна весьма неумело стянула с меня ремень, постоянно касаясь холодными руками обнаженного живота, заставляя тем самым сокращаться мышцы. Екатерина держала в руках ремень и явно не знала, что с ним делать. — Да сверни ты его уже и засунь мне в рот.

Когда мои зубы сомкнулись на коже ремня, я без дальнейших колебаний плеснул на рану бренди, и застонав, откинулся на кровати на спину, мыча что-то мало разборчивое. Из глаз брызнули слезы, а стоящая рядом с кроватью Екатерина прикусила тыльную сторону ладони, и смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Почти минуту руку терзала страшная жгучая боль. Когда же она перешла в слабые мышечные подергивания, я сел и снова плеснул на рану бренди. На этот раз жгло не так сильно, вполне можно было терпеть. К счастью кровь прекратила течь, и можно было бинтовать. Все равно большего я в этих условиях сделать не мог.

Екатерина забинтовала руку достаточно туго, намотав на нее почти всю свою юбку. После этого она встала и приложила руку к груди.

— Мне дурно, — сообщила она, и побежала на улицу, где, судя по звукам. Ее вырвало. Но девчонка молодец. Сначала все довела до конца, а потом уже блевать побежала.

Когда она вернулась в дом, я лежал на кровати, задумчиво разглядывая деревянный потолок.

— Как-то странно все это, — проговорил я. — И почему нас никто не ищет?

— Ищут, только в лесу. Опосля, когда на волка наткнутся, или на мою дурную кобылу, поймут, что сюда надо бы двигать.

— Ложись, — я похлопал рукой по перине рядом с собой. — Нам поспать надобно. Вдруг до волка искатели не доберутся, ночь все-таки на дворе. Тогда нам с утреца самим придется домой добираться.

Екатерина с сомнением посмотрела на кровать, потом на меня, и, вздохнув все-таки легла на самый краешек. Руки в покое перестали донимать болью, и я даже не заметил, как заснул.

— Катька! Ты что натворила, курва! Сама императрицей стать вознамерилась? — пронзительный женский голос вырвал меня из крепкого сна. Не понимая, где я нахожусь и почему кто-то орет над моей постелью, я приподнял голову, сонно щурясь и пытаясь сообразить, что происходит. Почувствовав на плече какую-то постороннюю тяжесть, я скосил глаза в то сторону. Екатерина Долгорукая во сне видимо замерзла и ища тепла подкатилась ко мне под бок, использовав мое плечо в качестве подушки. Подушка так себе была, твердая, к тому же она отлежала плечо и его теперь словно иголками прокалывало. А Джейн Уорд все-таки была права: бесконечные охоты и другие физические упражнения сделали тело Петра развитым не по годам — пропорциональным, мускулистым и все еще по мальчишески гибким. Я отмечал это, разглядывая свою грудь, с которой в это время поднималась блондинистая головка, обладательница которой тоже пока не соображала в каком мире она находится.

— Ах ты девка гулящая, блудница Вавилонская! — я посмотрел на указывающий перст бледного Алексея Григорьевича Долгорукова и тут на меня словно ушат воды вылили. Что? Долгорукие? Они нас нашли, а мы мирно в одной койке спим, да и еще... Я снова посмотрел на свою обнаженную грудь, живот и приспущенные, лишенные поддержки ремня штаны и едва не начал грязно материться. Сев на кровати, я уже было попробовал донести до отца что это всего лишь досадное недоразумение. И он бы послушал, потому что для Алексея Долгорукова подобный финт также стал весьма неприятной неожиданностью, ведь что теперь с австрияками делать, одному из которых Катька обещана, если бы ни одно маленькое «но». Я захлопнул уже открывшийся для оправданий рот, потому как с ужасом заметил, что белые простыни довольно обильно испачканы кровью. Прекрасно понимая, что это моя кровь, и что она натекла на кровать, когда я катался по ней, едва не теряя сознания от боли, я также понимал, что для столпившихся вокруг родичей девушки это оправданием никак не будет являться, пока Катерину не осмотрит медикус и не подтвердит ее девственность.

Да, такой подставы от судьбы я не ожидал. Первым моим порывом было послать всех Долгоруких куда подальше, вот только, если я еще надеялся не сдохнуть в грядущем январе, то в этом случае я так искупаю в дерьме свое имя, что мне никогда его больше не отмыть. Да и девушка, которая здесь совершенно не при чем, пострадает, ведь единственная дорога ей отсюда в том случае, если я ее пошлю, в ближайший монастырь.

Я расхохотался и упал на кровать, хохоча во все горло, чувствуя, что падаю в самую настоящую истерику. У меня был выбор, вот только выбирать приходилось между очень плохим и совсем херовым. А это значит, что я сейчас встану и официально при свидетелях буду просить у Алексея Григорьевича Долгорукова руку его дочери Екатерины Алексеевны.

Я стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел, как внизу препираются Репнин и Михайлов, выясняя, кто виноват в том, что я оказался в ночном лесу один, и каким образом они меня вообще потеряли. Когда я задал им этот вопрос в лоб, то они клялись, что будто кто-то глаза им отвел: вроде бы вот он я, кого-то явно углядевший, а потом раз и словно кто платок на голову набросил. И самое главное, ни одному из них даже в голову не пришло, что я могу элементарно заблудиться. То же самое, скорее всего, и с женишком произошло, покрутился он, покрутился в домике и ни с того, ни с сего рванул домой, твердо уверенный, что Катька не придет. Ну тут пускай Ушаков следы умысла ищет, это его непосредственная работа, между прочим. Я же пока о Екатерине думать буду. Она ведь ключевая фигура в смерти Петра, как ни крути. Ведь именно с ней он поперся на какой-то праздник, то ли ярмарку, то ли еще какие народные гуляния, и в этом идиотском камзоле сильно простудится, а там оспа и привет Ромашке.