Принцип Новикова. Вот это я попал (СИ) - Страница 24

Путь обратно в Москву показался мне слишком коротким. Вроде бы в Царское село ехали мы ехали, да дорога все никак не кончалась, а тут раз и на месте, я даже все свои тяжкие думы продумать не успел. И хотя я и поглядывал на небо в надежде на хорошую бурю, которая существенно снизила бы скорость передвижения моего не слишком большого поезда, на небе как назло максимум облака проплывали, а так погода была ясная и морозная. Не чувствовалась пока стремительно приближающаяся весна совсем не чувствовалась.

Все время, проведенное в пути, я размышлял о том, что же мне можно ожидать от Феофана Прокоповича и от его постоянных визави: Дашкова, Смолы и Феофилакта Лопатинского. То, что Феофан сейчас при смерти могло быть делом рук одного из этой троицы? Да легко. Хотя нет, Феофилакт вроде бы позиционировался как истинно верующий и очень набожный человек. Когда-то давно в той жизни, где я исследовал объект, я поставил бы знак равенства между этими двумя определениями, но при более детальном изучении данного вопроса я понял всю глубину моего прежнего идиотизма и разделил их. Но я все же намекнул Ушакову, чтобы он не исключал и светских товарищей. Ведь может так статься, что это отравление могло быть поводом вытащить меня в Москву. Тем не менее, хотя разногласия этой четверки достигли своего апогея, и грозили выйти на новый уровень, который в известной мне истории приведет к практически невосполнимым потерям среди ученой братии, которую сейчас в большей степени представляли именно монахи, я примерно знал, как это остановить. И тут сам Феофан еще при деде развязал мне руки. Вот только не пришлось бы действовать силой. Но и эта проблема решаемая, потому что в итоге силой действовать все равно пришлось, и почти все участники сегодняшнего конфликта довели царствующих в то время женщин до ручки и попали таки в крепкие объятия Тайной канцелярии, которую в начале моего царствования какой-то идиот от моего имени ликвидировал. Сейчас же мне приходилось возрождать ее почти с нуля, и именно в том виде, который мне нужен. Только вот успею ли я это сделать? Время к январю 1730 года стремится просто с ужасающей быстротой. Ну что же, спрятаться не получилось, буду начинать брыкаться, авось пронесет, если это все-таки не оспа была. Ну а если оспа или какое-то другое заболевание, то тут я сделал все, что было возможно, чтобы помочь себе. Над остальным я не властен. Так что буду пока думать, как минимизировать потери от дебильного конфликта веры. Ведь все сводится как обычно: сколькими перстами креститься, да на каком языке молитвы читать. Остальное касается только внутреннего управления и состояния самого духовенства, а мне эти заморочки вообще не нужны. Мне проще будет при продолжении нарастания конфликта всех участников просто убрать с доски и заменить другими, менее упертыми. Хоть и жалко их, они же каждый — гений в своем роде. Но если не получится их неуемную энергию по мирному руслу пустить, да заставить снова к науке вернуться, то, что поделать...

Вообще в этом времени церковь была мало отделима от всех этапов жизни человека, в какой бы стране он не проживал. Но я почему-то так и не стал ни истинно верующим, ни набожным, несмотря на все мои беседы с отцом Михаилом и уже прошедшее время, проведенное в этом теле. Более того, я не чувствовал никакого ответа от Петра по поводу церкви и религии, вообще никакого. Да некоторые моменты у меня больше трепета вызывали, чем у юного императора, потому что его тело мне никаких знаков, никаких остаточных рефлекторных импульсов, основанных на привычках, не подавало. Ему до такой степени было на все эти проблемы наплевать, что, похоже, в священном Синоде творилось хрен знает что, а императору было по барабану, лишь бы его не трогали и не впрягали в эти дела.

Пока шли сборы, а официальные сборы императора — это не три хлопка вожжами, это занимает гораздо больше времени, нежели сунуть запасные трусы в пакет и метнутся к самолету, при этом заняты в сборах десятки людей, включая роты охраны и конюхов, все, кроме самого императора, которому главное — это морально к путешествию подготовиться, я очень старательно изучил «Камень веры» из-за которого, собственно, эта пресловутая война российского духовенства и началась. На самом деле книга произвела на меня тягостное впечатление, вплоть до отторжения. Она была настолько пропитана идеями католицизма, что я просто отсюда чувствовал вонь Ватикана, стоящего за ней. Как истинный ученый я старательно и детально изучил все основы всех существующих на сегодняшний момент конфессий, чтобы понять, о чем вообще идет речь. Так что, сейчас меня легко можно было заявлять на разные полемики, белой вороной, открывающей рот, я бы себя там не чувствовал. Благо изучать было по чему. Дед составил великолепную библиотеку, видимо, до конца лелеял надежду свою прачку читать выучить.

Так вот, по сравнению с «Камнем веры», труды самого Феофана нашли во мне гораздо больший отклик, особенно его определение понятия материи. Меня поразило, каким образом священник восемнадцатого века был близок к тому, что открылось нам лишь в двадцатом, да и то, считай, что случайно. Феофан настолько приблизился к понятиям самой материи, что, возможно, неосознанно, сделал предположение о наличие антиматерии, назвал он ее конечно по-другому, но не суть. Назвать его труды схоластическими лично у меня язык не поворачивался. Вот тебе и священник. И хотя все во мне противилось появляться в Москве, встретиться и побеседовать с Феофаном мне очень хотелось, и раз я все равно вынужден вернуться, то зачем отказывать себе в такой малости, как разговор с умным человеком, который похоже несколько рановато родился. Интересно, если бы подобный умище появился где-то рядом со мной, как быстро сумел бы он разгадать все загадки объекта? А вот почему «Камень веры» периодически запрещали в Российской империи, я прекрасно понимаю, у меня самого руки зачесались это сделать, вот только не буду. Количество человек, способных хотя бы название прочитать, в России было настолько невелико, что это уже становилось не смешно. Почему-то я думал, что все обстоит не настолько печально, но неграмотные даже среди благородных сословий частенько встречались, что уж тут про другие говорить. Да уж если императрица с трудом могла расписаться... Но не буду даже думать об этой недоцарице. Тут и собственное восприятие, и тело такие откаты выдает, что я даже не осознаю, как меня начинает трясти от злости, когда я об этой пасторской бляди думать начинаю.

— В Лефортово или в Кремль, государь, Петр Алексеевич? — я вздрогнул и очнулся, вынырнув из мыслей в этот мир. Надо же, так увлекся размышлениями на знакомые мне темы, которые, как оказалось и в эти темные времена были известны хотя бы на интуитивном уровне, что даже не заметил, как карета остановилась, и в распахнутую дверь заглянул Репнин.

— Давай сразу во Владыкино, Юрий Никитич, навестим его святейшество Феофана, а потом уже в Лефортово.

— Как прикажешь, государь, — он захлопнул дверь и тут же послышался его зычный голос, отдающий приказы. Освоился, окончательно освоился, как и Митька, который привычно уже сидит со своей кочергой, но не сжимается в комок, когда я к нему обращаюсь. Даже дерзит, правда, в меру и ко времени, но бывает. Я как-то обхожу тему про то, что взял их к себе временно, а они мне даже не намекают на этот нюанс. Ведь известно же, что нет ничего постояннее временного, вот они и подтверждают это незыблемое правило, которое уже давно пора в аксиому превратить.

Карета тронулась, меня слегка качнуло назад, откинув на подушки. Ну что же, вот мой Рубикон. Период покоя, который я всеми правдами и неправдами выбил себе на акклиматизацию, пытаясь попросту спрятаться, закончился, только вот почему-то страшно мне, так страшно, что коленки дрожат, хотя я морально готовил себя, что все-таки вернуться придется.

Во Владыкино мы немного передислоцировались. Остерман пересел в карету Ушакова, и умчался с моего высочайшего позволения узнавать, что же произошло во время его отсутствия в Верховном тайном совете и что именно Головкин написал мне в письме, содержание которого я ему так и не открыл. Ну вот такая избирательная глухота, совместно с приступами острой дебильности на меня накатывали временами, что я не слышал и не понимал ни его намеков, ни прямых вопросов.