Принцессы Романовы: царские племянницы - Страница 11

Далее события развивались уже по шпионскому сценарию. В Митаву с тайным указом послан генерал-майор Девьер, доверенное лицо императрицы. Указ мы публикуем с некоторым сокращением, уж слишком он многоречив: «Надобно вам тайным образом разведать, кто из курляндцев желает присоединения Курляндии к Польше и кто этого не желает, кто относится доброжелательно к России и кто требует ее покровительства. Доброжелательных курляндцев обнадежьте нашей милостью и прилежно трудитесь всякими способами им внушить, чтоб они и противную партию к себе склоняли, при этом можно раздавать подарки и денежные дачи. Также проведайте, нельзя ли склонить к принятию подарков тех польских вельмож, которые назначены будут в комиссию для решения курляндского дела. Также разведайте о Морице, но чтоб это свидание происходило тайным образом».

Девьер «разведал о Морице» и дал в Россию подробный отчет (январь 1727 года). Мориц Саксонский, авантюрист европейского масштаба, совершенно задурил Девьеру голову. При упоминании в разговоре имени Екатерины I он так расчувствовался, что пустил слезу. Девьер не удержался: «Что вы плакать хотите?» Оказывается, у Морица болело сердце, что его оклеветали перед императрицей, а он клянется ей в верности и никогда не поступит «вопреки русским интересам». Но что же делать, если курляндцы любят его без памяти, «и все в честь его носят такое же платье», «и дворяне говорят меж собой в компаниях: надобно нам за него умереть».

В Петербурге не поверили Морицу. Его боялись, потому что он мог поссорить Россию с Польшей, а там и до войны недолго. Договорились до времени как бы забыть о Морице и имени его не упоминать. Меж тем отставленные женихи герцогини Анны ждали своей очереди. Бестужев поехал в Варшаву, чтобы объяснить польскому королю, что против Морица настроена и Речь Посполитая, и король Прусский. «Императрица имела зрелое рассуждение, избирала изо всех принцев, кто бы не был кому противен, и особенно королевскому величеству польскому, и никого не имела найти удобнее светлейшего князя Меншикова, который ни с какими посторонними державами не имеет никаких партикулярных интересов… и никакому другому государю противен быть не может». Великая наука дипломатия! Уж кто-то, но Меншиков был особенно «противен» любому из европейских королей.

Говорили, рассуждали, спорили… А между тем дни государыни Екатерины были сочтены. 10 апреля 1727 года у нее открылась горячка, 6 мая она скончалась. Императрица только-только слегла, а дворцовые интриги в борьбе за власть вошли в полную силу. Девьер был взят под стражу, пытан, потом обвинен в отравлении государыни и сослан в Сибирь. Отравителем Девьер не был, но «сказка» эта уже стала мифом. Покойная императрица любила сладости. Во дворце ее во всех комнатах стояли блюда с засахаренными фруктами. «Девьер отравил ее засахаренной грушей» – от этого вымысла Девьер не освободился за двести с лишком лет.

Сильный противник Меншикова Толстой тоже попал в ссылку с сыном, в Соловки. Бутурлина отправили в дальние деревни. Список битых и сосланных можно продолжать. «Птенцы гнезда Петрова» после смерти своего вождя вели себя самым непотребным образом.

Новым императором стал 11-летний Петр Алексеевич, внук Петра Великого. Роль опекуна до его совершеннолетия возлагалась на Верховный совет. Меншиков чувствовал себя при троне полноправным хозяином. Бестужева он вызвал в Россию, но самой Анне не позволили приехать в Петербург для поздравления императора с восшествием на престол, хотя она об этом слезно просила. Меншиков хотел подчеркнуть, что линия Петра Великого возобладала, а потомкам соправителя Ивана рядом с русским престолом нет места.

Бестужев был вызван в Петербург с дальним прицелом. На имя молодого императора пришел донос на польском языке, в котором Бестужев обвинялся в хищении государственных денег, превышении власти и в распутстве.

Донос этот совпал по времени с возникновением «политического дела», инициатором которого был сам Меншиков. Дело Девьера вывело его на некий «кружок». Это были люди, которые сразу сосредоточились около молодого двора в надежде подняться при юном императоре вверх по служебной лестнице. В кружок входило много народу. Душой его была княгиня Аграфена Волконская. В кружок входили также братья ее Алексей и Михайло Бестужевы. Меншиков боялся чрезмерного влияния этих людей на императора и любимую им сестру его Наталью, а потому решил кружок разорить.

Повел себя сиятельный князь, как всегда, решительно. Около дома княгини Волконской была поставлена стража, ей запретили приезжать ко двору. Настоящих улик против княгини не было, но тем не менее ей велено было ехать жить в своих деревнях безвыездно. Другие члены кружка тоже пострадали, кто-то был понижен в должности, кто-то попал в ссылку. Братья Бестужевы были за границей на дипломатических должностях, их не тронули. Отца Бестужева пока не тронула опала, но Меншиков держал его при себе. Анна писала унизительные прошения к Меншикову с просьбой вернуть к себе фаворита, хотя непонятно, что она так старалась. В любовниках герцогини Анны уже ходил другой человек – Эрнст Иоганн Бирен. О нем поговорим позднее.

Мы знаем, что карьера Меншикова вскоре окончилась судом и сибирской ссылкой. 9 апреля 1728 года был издан указ, по которому князь был лишен дворянства и орденов, имущество его было конфисковано, а он сам, как простой арестант, должен был вместе с семьей отбыть на поселение в Березов.

Анна вздохнула с облегчением и тут же написала мальчику-императору верноподданническое письмо: «Я неоднократно просила, чтоб мне позволено было по моей должности Вашему Императорскому Величеству с восприятием престола российского поздравить и целовать Вашего Величества дорогие ручки, но получила на все мои письма от князя Меншикова ответ, чтоб мне не ездить. Ныне паки всепокорно Вашего Императорского Величества прошу повелеть мне для моей поездки в Петербург поставить в прибавку почтовых, как прежде давно было, лошадей».

Прибавку почтовых Анне не сделали. Место Меншикова при троне занял Андрей Иванович Остерман, а он, видимо, считал, что Анне совершенно не обязательно лично видеться с императором и докучать ему просьбами. Бестужев вернулся в Митаву, где был встречен очень прохладно. Где и когда произошел столь крутой перелом в отношениях Анны и Бестужева? Да, у герцогини был новый любовник, но и при Бироне она продолжала хлопотать о Петре Михайловиче. А потом вдруг нет.

Бестужев осознал, что лишился поддержки Анны. Лишились ее и его дети. Особенно душа Петра Михайловича болела за опальную дочь. Несмотря на уединенный образ жизни княгини Волконской, между отцом и дочерью шла активная переписка.

Когда Анна вместе с Бироном отправилась в Москву, Бестужев написал дочери подробное письмо: «Я в несносной печали, едва во мне дух держится, потому что через злых людей друг мой сердечный друг от меня отменился, а Ваш друг (Бирон. – Авт.) более в кредите остался. Но Вы об этом не давайте знать, Вы должны угождать и твердо поступать и служить во всем, чтоб в кредите быть и ничем нимало не раздражать, только утешать во всем и искусно смотреть, что о нас он (Бирон. – Авт.) говорит, не в противность ли?» Далее идут подробные указания, с кем поступать дружески, кого избегать, чьей любви искать, а от кого таиться. «Отпишите осторожно под чужим конвертом о состоянии двора Ее Высочества (Анны. – Авт.), отпишите, как Ее Высочество и от кого принята будет». «Вы о моей обиде не давайте знать. Как будто ничего не знаете; служите старательно и верно. Безо всякой противности, хотя что и видите – молчите, только меня уведомляйте». И везде призыв: осторожнее! «Ради Бога осторожнее живите и пишите!»

Господи, что за мука так жить, без конца юлить, хитрить, ни одного шага в простоте, все игра и лицедейство! Но, видно, такова она, придворная жизнь.

Бестужевские призывы к осторожности не помогли. От дворового человека князя Волконского был написан Остерману донос на свою барыню: несмотря-де на приказ жить в деревне, она ездит в Москву и ведет тайную переписку с многими лицами, а недавно посыльный из Митавы привез письма от отца ее, а письма те зашиты в подушку.