Принцесса Анита и ее возлюбленный - Страница 75

Дальше Кира заторопился, почуял жареное:

— Так вы же, господин Штырь, просто находка для нас. Вы на радио когда-нибудь выступали?

— Нет, но коли пригласите, с легкой душой…

— Еще как пригласим. Я прямо сейчас приглашаю. У нас есть замечательная передача, называется «Козыри — бубны». Прямо как для вас…

Посмеиваясь, Желудев вышел в коридор, залюбовался сценой. Матерый бандюга с чугунным разворотом плеч, весь в наколках, раскраснелся, глазищи пылали желтоватым волчьим светом; полудохлый волосатый журналистик-интеллектуал раскачивался перед ним с диктофоном, как чучело на ветру, призывно вертел пухлым задом. Прямо любовная парочка.

— Эй, Штырь, — весело окликнул Станислав Ильич. — Сколько сейчас людей на зоне?

Витюня ладонью, как тряпкой, мгновенно стер с кирпичного лица возбуждение, ответил почтительно:

— Человек триста, господин Желудь. Не считая всякого барахла.

— Барахло — это кто?

— Ну, детишки там, калеки, телки старые. Мусор, короче.

— Хорошо, разберись, сделай перепись и подготовь общую эвакуацию. Даю неделю. Справишься?

— Как прикажете… Может, это… Того…

— Что — того? Рожай скорее.

— Может, мусор здесь зарыть, чего таскать с места на место. И Кузьме приятно будет. Он давно хотел чистку сделать.

— Смекалистый, — не то одобрил, не то укорил Станислав Ильич. — Только не бери пример с Зубатого, не лезь куда не просят. Видишь, как он кончил?

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — по уставу откозырял бандит.

В машине, уже по дороге в Москву, прозвонился некто Садко Цхенвале, человек, отвечающий в концерне за внешние связи. Сообщил интересную новость. За сегодняшнее утро дважды звонили из мэрии, а пять минут назад вышел на связь управляющий банком «Фаворит», тишайший Зиновий Эдуардович и попросил подтверждения.

— Как-как? Подтверждения? — уточнил Желудев. — Он так выразился?

— Именно так, Станислав Ильич. И довольно раздраженно.

— Любопытно, любопытно… Раздраженный Зема… Ладно, через час буду в конторе, сразу зайдешь…

Отвалившись на мягкое кожаное сиденье, Станислав Ильич прикрыл глаза. Сделка, к которой его вторую неделю подталкивала высокая заинтересованная сторона, связанная с тендером (возможно, дутым) на поставки минералов, по предварительному анализу высоколобых спецов «Дулитла-экспресс» была очень выгодной, да чего там — просто блистательной, зашкаливала за миллиард зеленых, но в ней невооруженным взглядом просматривались темные пятна. Первое, высокая сторона действовала через посредников, не напрямую, вон подключили и прожженного Зему, но это, допустим, легко поправить. Второе, после того, как он поставит свою подпись на контракте, трудно будет отследить дальнейшее прохождение документации, и это давало кому-то возможность на последнем этапе подменить контракт или внести в него незначительную правку, что в свою очередь могло привести к тому, что миллиард, который он пока не пощупал, повиснет на нем одном как удавка. То есть возникал самый ненадежный в российском бизнесе элемент доверия. И третье, его торопили, очень торопили. С чего бы это? Кому так не терпится и почему?

И все-таки Желудев понимал, что вряд ли сумеет отказаться. Миллиард долларов! Он попросту никогда не простит себе, если такой кусок вдруг пролетит мимо рта.

Он открыл глаза. Мимо тянулись унылые подмосковные рощицы, похожие на толпы оборванцев, вышедших к дороге просить подаяние. Морозный воздух угрожающе бился в затененные стекла. Впереди уже приоткрылась Москва во всей своей неописуемой гибельной, увядающей красе. Нет, только не это, вслух произнес Станислав Ильич, только не это и не сейчас.

Они только и делали, что разговаривали. Никите казалось, за всю предыдущую жизнь он не наговорил столько, сколько за эти два дня. Он чувствовал, что только так они смогут заново обрести любовь. Дружеская болтовня — вроде теплой печки в деревенской избе, вот он и трещал без умолку, пытаясь расшевелить принцессу, влить в ее душу свежую кровь. И, надо заметить, Анита постепенно оттаивала, но чересчур медленно, черепашьими шажками, а времени было в обрез.

Пансионат «Красный петух» на окраине Стокгольма — трехэтажный особняк из черного камня с разбитым перед ним небольшим парком с голубыми елями, ярко-желтыми дорожками и стеклянным конусом зимней оранжереи. Хозяйка пансионата Адель Крампф, пожилая немка с белокурой, тщательно причесанной маленькой головкой, будто взятой напрокат с витрины парикмахерского салона, и с радостным, задорным сиянием голубеньких глаз, — встретила их как долгожданных гостей, с какой-то даже чрезмерной, как показалось подозрительному Никите, суетливостью проводила в отведенные им покои на втором этаже, состоящие из двух стильно меблированных комнат — гостиной и спальни. Больше всего Никиту поразила роскошная, огромная кровать с балдахином, такие он видел только в исторических фильмах про благословенные феодальные времена, которые, впрочем, похоже, вернулись в Россию. Госпожа Адель не нашла нужным спросить, устраивают ли их одни покои на двоих, значит, была достаточно проинформирована, что Никиту тоже озадачило и насторожило. Хозяйка провела их по комнатам, распахнула шкафы, показала ванную и туалет (второе потрясение для Никиты: в мраморное джакузи можно было усадить человек пять), потом ознакомила с распорядком жизни в пансионате. Из постояльцев сейчас только две вполне приличные пары, но за столом иногда собирается до пятнадцати человек, приходят постоянные клиенты из местных, обожающие ее кухню. Тревожить их, естественно, никто не будет. Госпожа Адель говорила по-немецки и по-французски, понимала ее одна Анита, но Никита важно кивал, как будто тоже улавливал общий смысл. Немка ему понравилась, показалась безобидным созданием, но возможно, он ошибался. Дальше госпожа Адель пустилась в какой-то восторженный рассказ о своем покойном муже мистере Иохансене, и Никита с трудом ее выпроводил. Когда вернулся в гостиную, Анита сидела на краешке обитого золотистым шелком стула и хмуро разглядывала ногти на правой руке.

— Если ты думаешь о том, что здесь только одна кровать, — мягко начал Никита, — пусть тебя это не смущает. Я прекрасно устроюсь вон на той кушетке.

Она взглянула на него так, словно он сморозил глупость, превышающую всякое воображение:

— Друг мой, я, наверное, больше никогда не научусь смущаться. Разве ты не понял?

Собственно, с этой тоскливой ноты началась их бесконечная беседа, затянувшаяся на двое суток.

Вечером первого дня (Анита, едва добравшись до постели, мгновенно уснула, утомленная дорожными приключениями) Никита встретился в холле пансионата, заставленном мягкой мебелью в темных, приглушенных тонах, со стереотелевизором «Шарп» с полутораметровым экраном в углу, с кадками с диковинными растениями, напоминающими пейзаж из фильма «Солярис», с человеком, который по кодовой цепочке проходил под именем Багрова-внука, но Никите представился как Казимир Столповский, гражданин Польши. Это был господин лет за пятьдесят, сухощавый и крепкий, с обветренным, а в некоторых местах облупившимся лицом, похожий на морского волка, списанного на берег за проявление излишней мягкотелости и обескураженного этим событием до конца своих дней. Печальный взгляд синих глаз свидетельствовал о том, что этот человек понимает проблемы и сложности бытия во всем их объеме, но не сломался под тяжестью этого знания. У него было энергичное рукопожатие и манеры хорошо воспитанного человека. Никита попытался определить на глазок, к какой организации и к какой стране он принадлежит на самом деле, и пришел к выводу, что, скорее всего, это свояк русачок, в определенный момент переметнувшийся на службу в коммерческие структуры, но, возможно, как многие, оставшийся слугой двух хозяев. Никита не почувствовал к нему ни доверия, ни неприязни, но разговаривал достаточно откровенно: от этого человека во многом зависело, увидит ли он Аниту, когда вернется за ней в Стокгольм. Предложил пану Казимиру подняться наверх и пропустить по глоточку, но тот, облизнув потрескавшиеся губы, отказался.