Принц на белом коне - Страница 5

А взбешенный и, похоже, изрядно подогретый спиртным боров уже слез со своего сияющего хромом чуда, сделал два шага и изо всех сил выбросил вперед руку.

Рей ощутил взрыв, расколовший голову на целую кучу мелких осколков, перед глазами вспыхнул ослепительный свет. Он зашатался, повалился назад, и его накрыла спасительная тьма.

– Кто-нибудь позвонил девять-один-один? Разойдитесь, чего столпились, как бараны?! Ему дышать небось нечем.

– Ой, ужас-то какой! Посреди бела дня! Что творится, что творится! Совсем жить стало невозможно, только за порог ступишь, как на тебя того гляди накинутся.

– Эй, парень! Как ты? Живой или не очень? Слышь, парень, очнись, а? «Скорую» уже вызвали. Глаза-то открой...

– Послушайте, оставьте его в покое, не трясите, вы, может, ему только хуже делаете!

– Верно, мистер, не лезли бы уж не в свое дело. Вот-вот полиция подоспеет. Вдруг он умрет, а вы его двигаете.

При последних словах пострадавший застонал, пошевелился и приоткрыл один глаз. Вокруг собралась изрядная толпа.

– Я еще не умер и не собираюсь... – с трудом пробормотал Рей и попытался даже сесть, но немедленно жестоко раскаялся в похвальном намерении доказать зевакам, что ему все нипочем, и опять опустил разламывавшуюся голову на асфальт.

Следующие пара часов прошли в каком-то лихорадочном вихре – сначала поездка в «скорой помощи» до ближайшей больницы, затем регистрация в приемном покое, ответы на многочисленные, порой странные и вызывающие недоумение вопросы медсестры, недолгое ожидание, осмотр, ободряющие слова молодого врача, укол, позвякивание каких-то инструментов и в конце концов долгожданный и столь необходимый покой на узкой койке с приятно прохладными простынями.

Когда Рей открыл глаза, было темно. Он недоуменно огляделся, не понимая, где находится. Впрочем, память вернулась быстро, а с ней и головная боль, но не такая сильная, как прежде.

Так-так... Что же мы имеем на сегодняшний день? И главное, на завтрашний? Да ничего хорошего, это однозначно, тоскливо думал Рей, перебирая в памяти события, приведшие его сюда. Полное фиаско. Мне двадцать три, а я не способен жить как взрослый человек. Даже самую простую работу, не требующую никаких знаний, и ту не мог выполнять так, чтобы не выгнали с позором. Потому что, надо признать, я не мужчина, а по-прежнему все тот же мальчишка, что стоял возле гроба матери, растерянный, несчастный, испуганный, ничего не понимающий, ничего не знающий, ничего не умеющий...

Он ворочался, терзая себя бессмысленными и, если честно, совсем не заслуженными упреками, даже не осознавая того, насколько действительно отличается от большинства молодых людей его возраста, и уж вовсе не понимая, что изменить себя – задача непростая для многих, а для него, скорее всего, и вовсе невозможная.

Так и не сомкнув глаз до самого утра, он тем не менее пришел к определенным выводам и твердо решил, что попытается начать жизнь заново – стать ответственным, серьезным, начать думать о деньгах, сократить бессмысленные расходы и траты – одним словом, повзрослеть и добиться хоть чего-то, бросив наконец пустые мечты.

С этой решимостью Рей едва дождался утреннего визита врача и категорически потребовал, чтобы его отпустили домой.

– У меня нет ни времени, ни средств валяться тут, – заявил он.

Врач оторвался от своих записей, окинул его внимательным взглядом, хмыкнул и сказал:

– Тут я решаю, кто уходит, а кто остается. Ясно? Я собираюсь провести серию тестов, и если результаты меня удовлетворят, то во второй половине сможете отправиться домой. Если нет, то нет. А теперь скажите, как себя чувствуете. Вид у вас неважный. Голова болит сильно? Тошнота мучает?

Рею ничего не оставалось, как признаться в том, что провел бессонную ночь. Доктор покрутил головой, поцокал языком, вполголоса продиктовал сестре назначения и, коротко кивнув, перешел к следующему пациенту.

Все оказалось не так плохо, как можно было бы предположить по ощущениям, и после обещанного исследования и необещанного неожиданного визита полицейского, явившегося снять показания по поводу вчерашнего инцидента, в четвертом часу дня Реймонд Ирвин вышел-таки из больницы, порылся в карманах, вытащил бумажник, пересчитал жалкую наличность и, тяжело вздохнув, направился в сторону автобусной остановки.

Несмотря на то что сентябрь начался больше десяти дней назад, солнце пекло совершенно по-летнему даже сквозь покрывшие небо непривычные тучи. Впрочем, иного трудно было и ожидать в благословенном калифорнийском климате, где зима приходит лишь в феврале, и то не снегом, а дождями.

Что и говорить, невзирая на принятые добродетельные решения, настроение нашего знакомого было мрачнее мрачного. И нынешняя внешность не помогала тому, чтобы поправить его. Под подбитым глазом растекся красочный фингал, нос, тоже пострадавший при ударе, распух, хотя и не был сломан, а на затылке болезненно пульсировала рана, потребовавшая примерно с десяток стежков.

Не улучшало настроения и воспоминание о беседе с молодым и, как ему показалось, насмешливо недоверчивым копом. Он задавал каждый следующий вопрос таким тоном, словно предыдущий ответ, так же как и сам пострадавший, вызывал у него глубочайшее отвращение. После первых же пяти минут беседы Рей уже уверился, что тот смотрит на него как на бесхребетное аморфное существо. В результате Рей категорически отказался подавать иск. Мысль о том, что придется отправиться сначала в участок, а после даже в суд, где все будут смотреть на него с той же насмешливой жалостью, была совершенно нестерпимой.

Увы, неприятности этим не заканчивались. Можно даже сказать, они только-только начинались. Ибо дома Рея ожидало самое страшное – разговор с отцом. Ему предстояло признаться в том, что он лишился работы, объяснить, где провел ночь и почему. И выслушать то, что старший Ирвин сочтет своим долгом сообщить сыну.

Впрочем, и это произошло совсем не так, как ожидал Рей. Ибо отец лишь окинул его полным презрения взглядом, тяжело вздохнул и мрачно сообщил:

– Отлично выглядишь. Там на столе письмо для тебя.

– Папа, послушай, мне надо... – начал было Рей, но тот поднял руку, призывая к молчанию.

– Нет, не надо. Робинсон вчера заезжал и все рассказал. Если хочешь есть, можешь заказать пиццу. В доме шаром покати. А теперь оставь меня. – Он повернулся в сторону мерцающего телеэкрана, давая понять, что разговор окончен.

Рей зажмурился, словно от хлесткой пощечины, последним усилием воли подавил желание заорать во весь голос и зарыдать, покорно забрал конверт и отправился в свою комнату. Там не раздеваясь упал на кровать лицом вниз и немедленно погрузился в спасительный сон. До самого утра он так и не узнал, что власти призывают его к исполнению гражданского долга и участию в суде присяжных.

– Слушай, Стеф, мне надо тебе кое-что рассказать, – вполголоса проговорила Милли, кидая опасливый взгляд на менеджера. Тот уже неоднократно делал ей выговоры за непрерывную болтовню на рабочем месте, которая временами приводила к ошибкам в отправляемых клиентам заказах. А в последний раз даже пригрозил уволить, если поступит еще хоть одна жалоба.

– А что случилось? – так же тихо, не поворачивая головы, откликнулась ее приятельница, не желая подставлять Милли под лишние неприятности. – Может, до перерыва потерпишь? Осталось всего около часа...

– Я потихоньку, – едва шевеля губами, заверила ее Милли, которой не терпелось поделиться новостями. – Мне вчера...

– Мисс Тэтлер, занимайтесь делом! Сколько я могу еще предупреждать вас?! – прозвучал над склоненной головой девушки ненавистный голос, заставивший ее вздрогнуть.

Пришлось подчиниться, но ее буквально распирало от нетерпения. Ведь со вчерашнего вечера, вернее ночи, когда, вернувшись после очередного свидания, она обнаружила в почтовом ящике повестку в суд, Милли просто места себе не находила от непонятного беспокойства, словно ей предстояло стать не присяжной, но подсудимой. Впрочем, беспокойство было не единственным острым ощущением. Она переживала своего рода странное ликование, предчувствие чего-то значительного, важного, может быть даже способного перевернуть всю ее обыденную жизнь с ног на голову.