Принц (ЛП) - Страница 2

- Добро пожаловать в школу Святого Игнатия. Пройдемте в мой кабинет. Вот сюда.

С недоумением посмотрев на священника, он все же последовал за ним.

Оказавшись внутри офиса, он подтянул стул ближе к камину, пока священник усаживался за широкий дубовый стол.

- Я, кстати, Отец Генри, - начал мужчина. - Главный здесь. Я слышал, у Вас возникли трудности в Вашей прежней школе. Что-то о драке с некоторыми мальчишками, оскорбленными Вашим поведением с их подружками?

Ничего не сказав, он лишь моргнул и пожал плечами.

- Милостивый Боже. Мне сказали, Вы немного говорите по-английски. - Отец Генри вздохнул. - Я полагаю под «немного», они подразумевали «никак». Anglais(Английский)?

Он покачал головой.

- Je ne parle pas l’anglais (Я не говорю по-английски).

Отец Генри снова вздохнул.

- Французский. Конечно. Вы ведь говорите по-французски, не так ли? Не по-итальянски. Не по-немецки. Я бы смог даже поддержать беседу по-древнегречески. Но бедный отец Пьер скончался шесть месяцев назад. Ах, c’est la vie, - сказал он, и сам рассмеялся над своей шуткой. - Выбора нет. Мы справимся.

Отец Генри подпер рукой подбородок и, пребывая в глубокой задумчивости, уставился на камин.

Молодой человек посмотрел в том же направлении, что и священник. Жар от камина просачивался через его одежду, через его холодную кожу, в самую его сущность. Он хотел спать днями, даже годами. Может когда он проснется, он станет уже взрослым мужчиной, и никто не сможет его отослать прочь. Придет день, когда он, и никто другой, будет принимать решения и это будет самый лучший день в его жизни.

Тихий стук в дверь вырвал его из размышлений. Вошел мальчик приблизительно двенадцати лет, с темно-рыжими волосами, одетый в школьную форму: черные штаны, черный жилет, черные пиджак и галстук с белоснежной рубашкой под ними.

Всю свою жизнь он очень гордился своей одеждой, каждой ее деталью, вплоть до ботинок, которые носил. Теперь он тоже вынужден быть в таком же унылом одеянии, как и каждый мальчик в этом убогом месте. Последний год он немного читал Данте в своем лицее в Париже. Если он все правильно помнил, центральный круг ада был весь во льду. Француз бросил взгляд через окно в кабинете Отца Генри. Свежий снег начал падать на заледеневшую землю. Возможно, его дед был прав насчет него. Возможно, он, и правда, был грешником. Это бы объяснило почему, оставаясь живым в свои шестнадцать, он был сослан в ад на земле.

- Мэтью, спасибо. Входи, пожалуйста.

Отец Генри жестом пригласил паренька в свой кабинет. Мальчик, Мэтью, бросал любопытные взгляды на него, стоя по стойке смирно перед столом священника.

- Как много вы занимались французским с Отцом Пьером, прежде чем он покинул нас?

Мэтью нервно переступил с ноги на ногу.

- Un année (Один год)?

Отец Генри добродушно улыбнулся.

- Это не экзамен, Мэтью. Просто вопрос. Ты можешь говорить по-английски.

Мальчик громко вздохнул с облегчением.

- Один год, Отец. И я не очень хорош в этом.

- Мэтью, это Кингсли, - Отец Генри остановился и взглянул на документ перед ним, - Буассоннё?

Кингсли повторил свою фамилию, стараясь не гримасничать от того как ужасно она звучала из уст Отца Генри. Тупые американцы.

- Да, Кингсли Буассоннё. Он наш новый ученик. Из Портленда.

Кингсли потребовалось немалое самообладание, чтобы не исправить Отца Генри и не напомнить ему, что он проживал в Портленде только последние шесть месяцев. Париж. Не Портленд. Он из Парижа. Но сказать это означало бы раскрыть, что он не только понимает английский, но и превосходно на нем разговаривает; у него не было намерения удостаивать эту ужасную дыру ни единым своим английским словом. Мэтью одарил его опасливой улыбкой.

Кингсли не улыбнулся в ответ.

- Ну, Мэтью, если твой французский такой же, как и мой, у нас нет выхода.

Улыбка Отца Генри пропала впервые за все время их разговора. Внезапно он показался напряженным, обеспокоенным и нервным как юный Мэтью.

- Тогда сходи к мистеру Стернсу и попроси его сюда прийти.

При упоминании мистера Стернса, глаза Мэтью расширились так сильно, что едва ли не заняли все лицо. Кингсли чуть не рассмеялся над этим зрелищем. Но когда Отец Генри не нашел взгляд мальчика полный страха смешным, обеспокоенность Кингсли стала расти.

- Зачем?

Отец Генри тяжело выдохнул.

- Он тебя не укусит, - сказал священник, но говорил не вполне уверенно.

Но Мэтью продолжил:

- Сейчас 4:27.

Отец Генри поморщился.

- Неужели? Что ж, мы не можем прерывать музыку сфер, ведь так? Тогда я полагаю, будем обходиться с тем, что имеем. Возможно, мы сможем склонить мистера Стернса к разговору с нашим новым учеником позже. Покажи Кингсли окрестности. Постарайся.

Мэтью кивнул и жестом показал следовать за ним. В фойе они остановились, пока мальчик завязывал шарф вокруг шеи и засовывал руки в перчатки. Затем, оглядевшись вокруг, он сосредоточенно сморщил нос.

- Я не знаю как по-французски «фойе».

Кингсли подавил улыбку. По-французски «фойе» будет «фойе».

Оказавшись снаружи, в окружении снега, Мэтью повернулся лицом к зданию, которое они только что покинули.

- Вот здесь кабинеты святых отцов. Le pères bureau? (Кабинет святых отцов?)

- Bureaux, oui,(Кабинеты, да) - повторил Кингсли, и Мэтью просиял, явно довольный тем, что добился хоть какого-нибудь поощрения и понимания от новичка.

Кингсли последовал за младшим мальчиком в библиотеку, где Мэтью отчаянно искал французское слово для обозначения места, по-видимому, не понимая, что ряды за рядами книжных шкафов говорили сами за себя.

- Библиотека, - сказал Мэтью. - Trois, - очевидно он хотел объяснить, что здание состояло из трех этажей.

Он знал, как сказать слово «этажи» не лучше, чем слово «библиотека», вместо этого он сложил руки одну над другой. Кингсли кивнул, будто понял, хотя по правде это выглядело, словно Мэтью описывал гигантский сэндвич.

Несколько учеников в креслах изучали Кингсли с нескрываемым интересом. Его дед говорил, что в школе Святого Игнатия проживали сорок или пятьдесят воспитанников. Некоторые были сыновьями богатых католических семейств, которые хотели традиционного иезуитского воспитания, в то время как остальные были представителями проблемной молодежи, определенными сюда судом, подлежащими перевоспитанию. Из-за их школьных одежд, одинаковых лохматых причесок, Кингсли не мог отличить удачливых сыновей от опекаемых судом.

Мэтью увел его из библиотеки. Следующим зданием по пути была церковь, и мальчик помедлил на пороге, прежде чем ухватиться за ручку двери. Потянувшись пальцами к своим губам, он показал всеобщий знак соблюдения тишины. Затем, так аккуратно, словно она была сделана из стекла, он открыл дверь и проскользнул внутрь. Кингсли навострил уши, как только он услышал звуки фортепиано, извлекаемые с безошибочной виртуозностью. Он наблюдал, как Мэтью на цыпочках вошел в церковь и подкрался к двери святилища. Гораздо менее осмотрительно Кингсли проследовал за ним и заглянул внутрь.

За роялем сидел молодой человек, худой, угловатый, с очень светлыми волосами, подстриженными в гораздо более консервативном стиле, чем длинная до плеч грива Кингсли.

Кингсли смотрел, как руки белокурого пианиста танцевали вдоль клавиш, вызывая к жизни самые изумительные звуки, которые он когда-либо слышал.

- Равель, - прошептал он себе под нос.

Равель – величайший из всех французских композиторов. Мэтью посмотрел с паникой в глазах и шикнул на него снова. Кингсли покачал головой с презрением. Что за мелкий трус. Никто не должен быть трусливым в присутствии Равеля.

Равель был любимым отцовским композитором и теперь и Кингсли тоже. Даже через царапины на виниловых пластинках отца он слышал страсть и потребность, которая пульсировала в каждой ноте. Часть Кингсли хотела закрыть глаза и дать музыке омывать его. Но другая его часть не могла заставить себя отвести взгляд от молодого человека за роялем, который играл фрагмент Концерта для фортепиано с оркестром Соль мажор. Он узнал ее мгновенно. В концерте эта часть начиналась со звука удара кнутом.