Прими день грядущий - Страница 77

– А ты вообще не должен ни о чем объявлять, – перебил его отец. – Ни разу в жизни ты еще не поступал так глупо, Люк.

– Атвотеры были совершенно выбиты из колеи. Все гости сразу разошлись после твоего ухода, – с несвойственной ей жесткостью сказала мать.

Люк через стол посмотрел на Хэнса:

– Извини, брат.

Хэнс рассмеялся:

– Я потратил недели на то, чтобы убедить новых родственников в том, что моя семья – это не просто бедные грязные фермеры. Они почти уже поверили в это, до прошлого вечера. А теперь миссис Атвотер почему-то увозит Айви в Бостон. Похоже, Атвотеры решили снова обдумать, стоит ли отдавать дочку замуж за человека, чья сестра тронулась, а брат связался с индейской шлюхой.

– Хэнс! – резко оборвала эту тираду Женевьева и положила свою руку на руку дочери, заметив, что глаза девушки наполнились слезами.

Люк крепко стиснул кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить Хэнса прямо в красивое рассерженное лицо. Вместо этого он с тихим гневом в голосе произнес:

– Возможно, тебе не стоит так беспокоиться о том, что подумают Атвотеры обо мне или Бекки. Может быть, тебе лучше позаботиться о том, что они думают о тебе самом. Если бы ты был уверен в собственной непогрешимости, то не беспокоился бы о семье.

Люк увидел, что попал в цель: глаза брата вспыхнули яростью. Швырнув на стол салфетку, он, опрокинув стул, стремительно вышел из комнаты.

– Хэнс так чувствителен, – расстроенно проговорила Женевьева. – Пожалуйста, не трогай его.

– О да! – сердито ответил Люк. – Позволь ему рисовать перед Атвотерами красивую картинку, чтобы те никогда не догадались, каков он есть на самом деле.

Взгляд матери снова стал жестким.

– Кем бы он ни был, – решительно проговорила она, – это прекрасный человек, который хочет забыть ошибки прошлого и забудет, если ты дашь ему шанс.

Люк покорно вздохнул.

– Виноват, мама. Но я пришел сюда вовсе не для того, чтобы ссориться с Хэнсом, – он посмотрел на мать, потом на отца. – Я хотел поговорить с вами о Марии.

Все замерли. Ребекка со стуком уронила вилку и выбежала из комнаты, закрыв лицо руками и громко рыдая.

Рурк стиснул зубы, крепко сжав пальцами свой бокал.

– Черт возьми, Люк!

– Ей придется привыкнуть к имени Марии, к ее лицу, голосу и к тому, что ее отец – индеец шони.

После слов Люка за столом повисло недоверчивое молчание.

Откашлявшись, чтобы пересилить гнев, он продолжил:

– Я не собирался причинять вчера вечером всем неприятности, но то, что я сказал там – правда, каждое слово. Я действительно женат на Марии и намерен зарегистрировать это официально, как только предоставится возможность.

Рурк выругался и отвернулся, услышав это. Сара тихо вскрикнула от ужаса, а Израэль безуспешно пытался непослушной рукой наполнить кружку. Женевьева словно окаменела, лишь медленно и недоверчиво качая головой.

Люк все-таки дал выход своему гневу:

– Когда человек объявляет о своей женитьбе, он вправе ожидать другой реакции от своей семьи.

Женевьева взглянула на сына мокрыми от слез глазами; ее печаль разрывала Люку сердце.

– Как ты мог сделать это? Как ты можешь говорить нам, что ты женился на шони? Люди ее племени разрушили нашу семью, чуть не убили тебя, похитили Бекки и превратили в запуганное, потерянное существо. Глядя на эту женщину, мы всегда будем помнить о том, что шони сделали с нами. Мы не сможем этого забыть, Люк.

– И Мария не сможет. Она тоже не забудет, что именно белые убили всю ее семью прямо у нее на глазах. Но Мария научилась жить с этим.

Рурк смотрел на сына пылающими яростью глазами.

– Но мы другие, Люк, и не сможем смириться. Мы не простим тебя, если ты будешь настаивать на своем.

Слова отца обожгли Люка, словно раскаленное железо. Он тяжело поднялся и, опершись руками на стол, окинул холодным взглядом людей, которых всю свою жизнь изо всех сил старался только радовать.

– Значит, это все? – спросил Люк.

Рурк неожиданно притих, точно смертельно устал.

– Мне бы очень хотелось, чтобы все было иначе, но это так. Шони в нашей семье не будет. И тебя не будет, если ты свяжешься с ней.

Женевьева зарыдала, а Люк решительно направился к двери.

– Я соберу вещи, – прорычал он. – Вы совершаете огромную ошибку, отвергая Марию, даже не узнав ее. Не велик грех потерять меня, но вы поступаете очень глупо, не позволив себе познакомиться с ней.

Повернувшись на каблуках, Люк выскочил из комнаты, со стуком закрыв за собой дверь; он дал себе слово, что никогда больше не появится за отцовским столом без Марии.

Люк постоянно ощущал выматывающую смутную тоску, которая прочно заняла в его душе место, принадлежавшее раньше семье. Вот уже два месяца он скучал по мужской дружбе с отцом, по долгим беседам с Израэлем, даже по надутым губкам Сары – она обижалась, когда брат слишком уж дразнил ее.

Но больше всего Люк тосковал по матери, по ее удивительному смеху и по восторгу, с которым она к нему относилась.

Однако только сейчас Люк понял, насколько поверхностным все это оказалось: и поддержка, и одобрение. Семья принимала лишь то, что он делал в угоду всем. А как только совершил что-то для себя, одобрение сразу пропало. Его родные умели любить только то, что понимали, что соответствовало их образу мыслей.

Взглянув на Марию, сидевшую позади него в повозке, Люк сразу забыл о семье и провел пальцем по морщинкам, которые легли на ее чистый лоб.

– В чем дело, милая?

Мария прижала его руку к щеке:

– Я так хочу, чтобы сегодняшний день стал для тебя особенным: день свадьбы должен отличаться от других.

Люк нежно прикоснулся к ее дрожащим губам:

– Любовь моя, у нас уже состоялась самая замечательная свадьба в истории: на берегу Вабаша, с луной и звездами в качестве свидетелей. А сегодняшняя церемония – просто маленькая формальность, чтобы занести наш союз в учетные книги.

– Сегодня все тоже прошло замечательно, – возразила Мария. – Нел и девушки так суетились вокруг меня, что я чувствовала себя почти принцессой. Но я не могу не думать о твоей семье. Они тоже должны были быть с нами. Казалось невероятным, что твои родные могут не прийти.

– Но они смогли, – махнув рукой, ответил Люк. Глаза Марии наполнились слезами, и она поспешно отвернулась.

– Я боюсь, Люк.

Это запретное признание укололо его прямо в сердце.

– Чего же, любовь моя?

– Я боюсь, что однажды ты проснешься и осознаешь, что я – это все, что у тебя есть, что твоя семья отвернулась от тебя из-за меня. Я боюсь, что в конце концов, ты возненавидишь меня за это.

Люк поцеловал жену в мокрые от слез глаза.

– Господи, Мария, не говори так, никогда не говори об этом, – он взял ее лицо в свои ладони. – Ты для меня целый мир. Я люблю тебя и смогу прожить пятьдесят лет только на одной твоей улыбке.

Мария с такой благодарностью ответила на поцелуй мужа, что Гедеон, сидевший рядом в повозке, смущенно захихикал.

Высвободившись из объятий, она тоже рассмеялась. Вся ее неуверенность вмиг улетучилась от влюбленной уверенности Люка.

Неожиданно Люк остановил лошадь на вершине покрытого голубоватой травой холма. Перед ними простиралась долина, омываемая глубоким искрящимся потоком и окруженная обширными зарослями акации и дуба. Весенние цветы безмятежно покачивались на ветру, а в тростнике у реки пели камышовки.

Посреди этой красоты стоял дом. Он выглядел настолько основательно и уютно, что вселял уверенность. Вход украшал венок из сухих цветов.

– Люк, – пораженно выдохнула Мария. – Как тебе это удалось?

Люк снял с жены шляпу и ласково погладил по волосам, решив со временем, когда сам перестанет удивляться этому, рассказать Марии о Ханне и ее подарке.

Убрав с лица Марии выбившийся локон, он воскликнул:

– Ах, милая, по-моему, здесь должен стоять дворец с целой армией слуг для тебя!

– Мне не нужно ничего, кроме того, что я имею, – искренне призналась Мария.