Прикосновения Зла (СИ) - Страница 7

Ночью дома и лавки замыкали на цепи, навешивали крепкие засовы, сажали под двери охранников-рабов, потому что в Рон-Руане испокон веков орудовали многочисленные и свирепые банды. Припозднившийся прохожий, освещавший путь масляным фонарем, рисковал не только кошелем, но и жизнью, если заранее не потрудился окружить себя хотя бы десятком крепких невольников.

Помимо уличных потасовок, которые обычно заканчивались поножовщиной, не меньшую угрозу для людей представляли и такие досадные неприятности, как падение с крыш сорванной ветром черепицы или выкинутых из окон табуретов, горшков, и иных попавшихся под горячую руку хозяев предметов.

Восточный район города отделяла массивная трехпролетная арка. За ней простиралась прямоугольная, окаймленная колоннадой площадь с мраморной статуей нынешнего зесара Клавдия посредине. Установленная на бронзовом постаменте скульптура изображала одетого в доспехи всадника средних лет, с развевающимся палудаментумом[2] и устремленной к небу правой рукой.

За Великой площадью был возведен ансамбль из трех других, меньшего размера – Храмовой, Форумной и Дворцовой. К последней примыкала центральная часть дворца – огромного, несимметричного сооружения. Из его портика вела парадная лестница, заканчивающаяся длинным коридором, в конце которого находился грандиозный тронный зал с куполообразным сводом.

В левом крыле здания были термы, бассейны, крытые спортивные площадки, театральная сцена и библиотека. В особо охраняемом правом крыле целые этажи занимали покои Владыки и членов Правящего Дома. Кроме того, оно славилось уникальным восьмиугольным залом, украшенным сложными росписями. Фрески, каждая из которых представляла собой законченную картину, причудливо соединялись в единую композицию, прославляющую несомненные достоинства зесаров – ум, справедливость, умеренность, отвагу и прочие.

В отделке дворца преобладал зеленый мрамор и золото. Стены покрывали узоры из драгоценных камней и перламутровых раковин. В потолках находились поворотные плиты, через которые слуги рассыпали свежие цветы, а также отверстия для окуривания помещений благовониями.

Двери тронного зала украшали витиеватые барельефы с ониксами, стены и купол – рубиново-янтарная мозаика. Днем массивные алые портьеры раздвигались, открывая взорам собравшихся установленный на возвышении трон с мягкими подлокотниками и выполненной в форме поднятых крыльев спинкой. Когда зесар восседал на нем, казалось, что он парит над землей, подобный богу, расправившему золотые крылья.

Церемонии в зале длились долго и напоминали священнодействие. Перед престолом стоял полукругом сонм мудрейших советников, за ними – верные телохранители зесара, в третьем ряду – представители благородных Домов, Всадники, члены Совета, жрецы и военачальники, в четвертом – менее знатные подданные, в пятом – вооруженная энсисами[3] и копьями дворцовая стража. Перед властителем все застывали неподвижно, слегка понурив головы и опустив плечи. Советникам предписывалось держать руки, скрещенными на груди.

Зесар появлялся из внутренних покоев в расшитом золотом и жемчугом платье, с блистающим драгоценными камнями венцом на голове. Его шею утяжеляла цепь из множества витых звеньев с вкраплениями янтаря, руки – восьмиконечный жезл-мерило, символ абсолютной власти.

Однако эта нарочитая помпезность была только красивой ширмой. Судьбоносные для государства решения принимались зесаром в овальной комнате над северной галереей дворца. Маленькая и скромно обставленная – она казалась уютным островком в море вычурности и показного великолепия. Возможно поэтому, здесь так любил встречаться с доверенными людьми владыка Клавдий. Зимой его кресло пододвигали к треногой жаровне, летом – к увитому зеленью балкону. Гости рассаживались за круглым письменным столом.

Клавдий унаследовал золотой жезл от отца немногим больше пятнадцати лет назад. Приняв бразды правления зрелым и деятельным мужчиной, Богоподобный претворил в жизнь несколько значимых реформ, поучаствовал в военных кампаниях против афаров, затеял перестройку общественных бань в Рон-Руане, но миновав полувековой рубеж разительно изменился как внешне, так и внутренне.

Прежняя любовь к долгим поездкам и разгульной жизни ушла без следа. Все чаще на обрюзгшем, утратившем былую привлекательность лице владыки застывало выражение тревожной задумчивости. Некогда крепкое, а теперь полное и рыхлое тело в просторных одеждах казалось бесформенным, растекшимся пятном. Венец с золотыми листьями на полысевшем темени выглядел надетым не к месту, лишним предметом. Еще недавно резкий, молниеносный в суждениях правитель сейчас медленно говорил и туго соображал, словно после череды бессонных ночей. Это угнетало его молодого любовника Варрона, заставляя все чаще задумываться об истинной причине подобных перемен.

Варрон был стройным, пропорционально сложенным шестнадцатилетним юношей. Его высокий лоб прикрывала темно-русая челка. Шапка пышных, блестящих от масла волос зрительно делала взысканца чуть выше. Глубоко посаженные, бледно-зеленые глаза смотрели мягко и печально. Прямой нос, узкий у переносицы, немного портили мясистые крылья и надменно вздернутый круглый кончик, свойственный людям резким, настойчивым и агрессивным. Пухлые губы – украшение небольшого, правильной формы рта – зачастую были плотно сжаты, точно их обладатель хранил некую тайну и боялся проговориться.

Облаченный в белоснежную тогу без каких-либо знаков отличия, взмокший от пота Варрон бодрой поступью шел вверх по лестнице и каждый встречный кланялся ему. На первый взгляд, могло показаться, что юноша утомлен полуденным зноем и потому так спешит окунуться в прохладу северной галереи. Однако причины, вынудившие любовника зесара торопиться, были никак не связаны с погодой. Клавдий не приглашал Варрона на церемонии в тронный зал и не допускал в овальную комнату. Сегодня взысканец планировал нарушить заведенный порядок и явиться на государственный совет незваным, отлично понимая, что этот смелый поступок может стоить ему немилости и даже ссылки на родину, в Ликкию.

Он рисковал всем, чего добивался годами, но не мог больше терпеть, не желал молчать и закрывать глаза на очевидные вещи. За десять лет, проведенных с Клавдием, Варрон застал расцвет могущества зесара, его «золотую пору», и оттого столь болезненно воспринимал грядущий закат.

Их знакомство с Богоподобным состоялось по воле случая: владыка направлялся в гости к сестре, через Предгорья, когда внезапный оползень вынудил его свернуть на более длинную дорогу и заночевать в имении небогатых, провинциальных нобилей.

Отец семейства представил зесару трех сыновей, готовых на все, лишь бы вырваться из захолустья в столицу. Клавдий отдал предпочтение самому младшему – задумчивому, бледному мальчику с восхитительно искренними глазами.

Варрон понимал, что ответив мужчине взаимностью, поднимет престиж Дома и обеспечит родню деньгами. Даже в таком юном возрасте ликкиец умел заботиться о тех, кто был ему по-настоящему дорог.

Повелитель щедро осыпал любовника подарками и исполнял его капризы. Это приносило мальчику радость, но в тоже время – добавляло забот. Почуяв, что взысканец оказывает огромное влияние на зесара, сановники льстили и раболепствовали, ради одно замолвленного перед Богоподобным слова. Сам того не желая, Варрон все время находился в центре политических интриг, знал о противостояниях Домов, обладал властью вершить людские судьбы.

Становясь старше, ликкиец учился с умом пользоваться имевшимися у него привилегиями. Он никому не позволял помыкать собой. Сплетники обвиняли юношу в исключительной меркантильности, не веря в то, что его чувства к стареющему зесару могут быть искренними. Варрон же не мыслил своей жизни без Клавдия и, устав от дворцовых дрязг, мечтал уехать с ним на юг Поморья, поселиться на красивой вилле, проводя дни в ласковой неге и наслаждении друг другом.

Внутренне соглашаясь с молодым любовником, владыка все же боялся выпустить власть из рук: у него не было наследника, а потому надлежало передать жезл кому-либо из младших братьев или племянников. Клавдий медлил, постоянно откладывая это решение. Ему хотелось вручить мерило наидостойнейшему.