Прикосновение к невозможному (СИ) - Страница 17

– А я хотела увидеть тебя.

Она была красива…

слишком

красива даже для женщины темной природы. «Слишком» относилось не к идеальным чертам лица, не к макияжу и не к чересчур вычурной манере одеваться, а к чему-то неуловимому в ее облике. Так художник не решается приступить к наброску в страхе нарушить гармонию, созданную природой, а писатель медлит и не прикасается пером к бумаге, боясь придать идее физическую форму. Авирона была слишком красивой для обоих миров. Ее красоте было так тесно в этом воздухе, в этом пространстве, что иногда мне казалось: еще мгновение – и она растает, пропадет, унесется в свой мир, туда, где живут такие же прекрасные создания.

Столько раз я думал о том, чтобы написать ее портрет – и каждый раз эти ощущения останавливали меня. Абсолютная красота… и

абсолютное одиночество

. Такие женщины никогда никому не принадлежат. Такие женщины созданы для того, чтобы нести миру свою непостижимую красоту – но уж никак не для того, чтобы кто-то разрушал ее, предпринимая жалкие попытки понять природу этой красоты и найти ее истоки. Были ли у нее истоки? Вряд ли. Скорее, она проистекала из

самой себя

.

Самодостаточна, совершенна, идеальна так, как может быть идеальна разве что Вселенная в глазах Творца. И настолько же несчастна, так как притянуть к себе может только

изъян

. Гении веками пытались выразить эту мысль в романах, на полотнах, в скульптурах. И я больше чем уверен, что они продолжат делать это еще не одну тысячу лет. Если что-то и наполняет творческой энергией, так это принятие факта

собственного несовершенства

и последующие попытки заполнить внутреннюю пустоту с помощью известных методов.

Существо без единого изъяна. Разве такое может быть? А если это так, то зачем она пришла? Я мог бы потешить себя мыслью и сказать, что она выглядит несчастной и хочет утешения, но вряд ли это утверждение имело право на жизнь. Я просто-напросто

не верил

в то, что такая женщина может быть слабой. Неожиданно мне в голову пришла странная мысль: я никогда не прикасался к ней. Вдруг у нее вообще нет тела, и то, что видят окружающие – просто мираж?

Я протянул руку и провел кончиками пальцев по ее губам. Кожа у нее была холодной, как и у остальных старших карателей, больше вампиров, чем людей. Такой же холодной, как у Даны. И так же, как бывало и в ее случае, после моего прикосновения кожа Авироны стала теплее. Законы темной природы работали безошибочно: она была другой, старше меня в два раза, но ее тело инстинктивно подстраивалось под мое. На миг я попал во власть ощущения двойственности момента, моя физическая оболочка жила отдельно, а сознание – отдельно, но потом все встало на свои места. Зачем ей это? Зачем она пришла? Эта женщина теперь принадлежит только Великой Тьме, и только она над ней властна. Говорят, что в свое время ей благоволил сам Великий Ариман. Разве она не понимает, что у меня

нет права

?..

И я уже готов был убрать руку, но Авирона не дала мне этого сделать, накрыв ее своей.

– Я не хочу, – сказала она. Фраза, которую можно было трактовать как угодно, но мы оба поняли, что она означает. И добавила: – Я не боюсь.

Как я могу описать это ощущение? Будто вас изнутри колет миллион крошечных иголок, но вы ощущаете это на другом уровне, не на физическом. Что-то говорит вам:

это неправильно

. Но в глубине души вы знаете: все так, как должно быть. Иначе она бы здесь не появилась. Иначе бы она не позвала меня. И, наконец:

она знает

. Она знает все гораздо лучше меня. А если не знаю я, то это может означать все, что угодно. В том числе, и то, что мне еще предстоит понять. Именно такими словами она когда-то отвечала мне на очередной вопрос, ответ на который для меня пока что лежал за гранью: «Пока что ты не знаешь, Винсент. Тебе еще

предстоит

понять».

Это неправильно – но ровно до тех пор, пока не будут сняты последние ограничения, убраны границы, которые нас разделяют. Люди во время секса способны подниматься на такие вершины удовольствия, суть которых невозможно передать ни словом, ни звуком, ни мазком кисти. Но их сущность заперта в

физической оболочке

, и этот крепкий кокон – по сути, именно он делает их смертными – не дает им подняться на другой уровень. Если мы оказываемся в постели с ними, то можем немного приподнять эту завесу, можем растянуть светлое время до бесконечности, превратить несколько ночных часов в неделю удовольствия.

К сожалению, так поступать с темным временем – тем самым, по законам которого мы живем – могут лишь единицы, и мы с Авироной не были из их числа. Нам Великая Тьма сделала другой подарок, не менее – а, может, даже более – драгоценный: мы могли слиться друг с другом не только физически и эмоционально, но и

ментально

. На таком уровне, когда не нужны ни слова, ни прикосновения, ни эмоции, ни звуки. Не нужны даже

мысли

. Когда ты просто

знаешь

, даже не спрашивая, что нужно существу рядом, а оно знает, что нужно тебе. С помощью этого умения мы можем подарить смертным то наслаждение, после которого они будут искать тех, кто похож на нас (но, увы, не находить)… и не получать этого взамен, так как шаг за эту черту люди пока что сделать не могут.

Было ли мои теперешние ощущения похожи на те, что доводилось испытывать с Даной, думал я, когда мы с Авироной в сумраке спальни обнимали друг друга на сбившихся простынях и предвкушали то самое чувство абсолютного единения? Было, но… оно было

другим

. Слишком неуемным, слишком телесным, слишком…

человечным

для того, чтобы продлиться долго. Моя любовь к ней напоминала дикую огненную реку, скрытую под толстым слоем льда, а ее любовь – извергающийся вулкан, на дне которого лежал снег. Сначала я изматывал ее веками неопределенности, а потом что-то внутри меня взорвалось – и я выпил ее до дна. Наверное, я требовал от нее слишком многого… или же она просто растворилась во мне, когда поняла, что больше ничего не может дать?

Или, может, она устала? Была измотана эмоционально? Я знал, что тянуло ее ко мне: темная пропасть внутри, в которую она боялась заглянуть – но любопытство пересилило страх. И, так как Дана делала все наотмашь, так, будто доживает последний день своей вечной жизни, она бросилась туда с головой. Вот чего мне всегда не хватало в ней. Ощущения сдержанности, некоторого отчуждения. Она разрушала все попадающиеся ей границы вместо того, чтобы их ставить… так, как это делала Авирона.

Она была единственным близким (близким ли?) мне существом, которого не интересовала мгла внутри меня: у нее была

своя

мгла, кто знает, может, занимала даже больше места и была еще темнее, чем моя. Авирона не интересовалась природой моего вдохновения, не спрашивала о странных мыслях, которые приходят мне в голову. Существуют вопросы, ответы на которые не нужно произносить вслух. Существуют вещи, для которых не нужно слов. Хотя бы потому, что понимать и принимать их может не каждый.

Что-то чужое и дикое, но непреодолимо манящее было в Авироне – то, чего я не встречал ни в одной женщине до нее, смертной или бессмертной. Как и ее красота, она вдохновляла всех, будоражила всех, но принадлежала только самой себе. Ощущение того, что в ней каждый раз остается маленький секрет, который все еще не разгадан – вот что притягивало меня в ней. Она могла быть пассивной, могла превращаться в огонь страсти, в саму страсть – но что-то внутри нее оставалось холодным и скрытым от посторонних глаз, даже от моих, хотя иногда проскальзывало в ее взгляде. Только для того, чтобы потом снова исчезнуть.