Приключения студентов [Том I] - Страница 24

— Как я вам уже объяснял, планет, не считая солнца и луны, имеется всего пять: это Юпитер, Марс, Сатурн, Меркурий и Венера. Они управляют всею жизнью на земле и потому истинно ученый медик прежде всего должен знать их действие на человека и на природу; призываемый к больному, он обязан в серьезных случаях прежде всего осмотреть небо и определить отношение планет к звезде больного — если он, конечно, из знатного рода. Если будете иметь дело с незнатными, то вместо этого прописывайте касторку; простому люду она заменяет гороскопы!

Луна оказывает чрезвычайное влияние на человеческий организм: кровь, мозги и жидкие части тела всецело находятся в зависимости от силы ее действия, поэтому полнолуние имеет особенное значение в критические дни болезни.

Твердо запомните, что самое мощное воздействие на сердце производит — солнце; на мозг и кровь — луна; на печень — Юпитер; на селезенку — Сатурн — он вызывает черную желчь и меланхолию; на легкие — Меркурий…

Гулкий удар в подвешенную на улице бронзовую плиту прервал лекцию; аудитория зашевелилась и разом наполнилась говором; профессор сошел с кафедры и затерялся в окружившей его толпе студентов. Несколько десятков человек обступили Марка и принялось расспрашивать — кто он и откуда.

Марк знал, что главный предмет преподавания в Болонье — юридические науки, но новые товарищи сообщили, что в университете проходятся, кроме того, и семь свободных искусств — тривиум и квадриум; видя недоумение Марка, они пояснили, что тривиум состоит из трех наук — грамматики, риторики и диалектики, а квадриум — из арифметики, геометрии, астрономии и музыки.

— Законы мне не надобны!.. — проговорил Марк.

— Самое хлебное дело!.. — отозвались голоса. — Посмотри, как хорошо живут все судейские?

— Поступай на тривиум!.. — сказал кто–то. — Будешь философом!

— Лучше всего иди в оруженосцы к богатому рыцарю и займись джострами!..[4] — насмешливо посоветовал четвертый. — Ишь ты какой здоровенный!

Несколько человек засмеялись: Марк, плохо разбиравшийся в словах новых товарищей, смутился и стал оглядываться, как бы выискивая лазейку для выхода из кольца окруживших его зубоскалов.

— Нет уж, я в тривиум!.. — произнес он. — Только вот как же с грамматикой быть: ведь она запрещена папами?..

Раздался хохот.

— Э, брат, да ты сто лет тому назад родился, должно быть?.. — заговорили кругом. — Откуда этот чудак взялся…

Двое рослых, рыжих, как огонь, студентов, стоявших чуть поодаль и прислушивавшихся к разговору с новичком, вмешались в толпу товарищей.

— Ты из Германии?.. — спросил по–немецки один из них, плотный молодец с веснушчатым лицом и бело–желтыми жгутами висячих усов, имевшими вид моржовых клыков; брови его были такого же цвета.

Лицо Марка просияло.

— Да, я из Баварии!.. — ответил он на родном языке.

— Ступай за нами; мы тебе все объясним и расскажем!..

И три отметных головы словно поплыли к выходу над морем черных и смуглых итальянцев.

— Меня зовут Мартин!.. — сообщил усач. — А это Адольф из Швабии.

Мартин расспросил Марка о его намерениях и одобрил его выбор факультета; Марк узнал, что о помещении ему беспокоиться нечего, так как чуть не сплошь все обитатели окрестных домов сдают у себя комнаты и целые квартиры студентам и что такие помещения именуются коллегиями.

Прежде всего надо было выбрать профессоров и записаться к ним; Мартин, сопровождаемый как тенью безмолвствовавшим Адольфом, провел Марка в небольшую каморку, ютившуюся в том же подвале. Под единственным окном ее сидел, склонившись над толстою книгой, невысокий монах, облаченный в серую рясу; услыхав шаги, он поднял черные глаза и кивнул вошедшим в ответ на поклон их.

— Записаться? — спросил он.

— Да!.. — ответил за Марка Мартин.

Монах взял лежавший на столе калам и обмакнул его в глиняную баночку с чернилами.

— Как фамилия? — спросил он, приготовясь писать.

Марк смутился: фамилии у него не было.

— Как же это могло так случиться?.. — удивился монах.

Марк, запинаясь, рассказал свою историю.

— Вот оно что?.. — проговорил монах и задумался. — Ты говоришь, монастырь ваш высоко в горах стоит?

— Да.

— Так будь же ты Хохбергом! Аминь! — монах стукнул рукой по столу и принялся за запись в книге.

Марк обомлел, когда монах назвал ему цифру платы за право ученья — таких денег он не имел и трети.

— Что, капиталов не хватает?.. — произнес монах, заметив смущение молодого человека. — Да, брат, наука что яблоня, приносящая золотые плоды… Взращение ее стоит трудов и денег. Но ничего, я тебе дам отсрочку на три месяца: за это время оглядишься и достанешь все — товарищи тебе помогут и укажут, как и что делать!

Он пометил что–то в книге, и трое студентов вышли на площадь. Яркий солнечный свет заставил Марка зажмуриться; шум и говор поразили его после тишины канцелярии; поблизости от себя он увидал тесный круг из людей. Среди него, как бы на арене, находились двое студентов; крича, они наступали друг на друга; толпа вокруг них то хохотала, то разражалась рукоплесканиями.

— Это диалектики диспут ведут! — пояснил Мартин. — А где твои вещи?

— В траттории…

— Так ты перенеси их к нам в коллегию — в нашей все немцы! Тебе найдется местечко.

Он указал свою квартиру и, будто окрыленный, Марк поспешил в тратторию.

Не больше как через час он уже стоял у входа в свое новое жилище и оглядывался, не зная, куда идти дальше. Перед ним впадиной темнел коридор; в глубине виднелась закрытая дверь, слева вела наверх, полная вечной ночи, каменная винтовая лестница; будто ребра скелета, белели сточенные посередине ступеньки; Марк поднялся по ней и попал в лабиринт коротких закоулков и извилин, обычных в те времена… За одной из дверей он услыхал голос и постучал в нее; выглянула рыжая голова Мартина.

— Входи, входи, ждем!.. — произнес он.

Марк перешагнул через порог и очутился в низкой длинной комнате, освещавшейся только одним окошком. Несмотря на яркий день, половина его тонула в сумерках — солнечные лучи не проникали в глубину уличных ущелий. Вдоль стен, прямо на каменном полу, лежали набитые соломой, сплющенные и рваные тюфяки; поверх каждого валялась либо куртка, либо плащ, заменявшие простыни и одеяла; подушками служили узелки и походные сумы. У окна боком стоял простой дубовый стол; на нем чернели грифеля и стопка тонких, с изломами по краям, аспидных плит, служивших вместо драгоценной бумаги. По обе стороны стола имелись коротенькие лавки, но разместиться на них могли не свыше четырех человек. Никакой другой мебели в комнате не было, между тем обитателей в ней, кроме Адольфа и Мартина, находилось еще пять человек, все на подбор рослых молодцов.

Марк познакомился со всеми, и Мартин указал ему на один из тюфяков у стены.

— Вот твоя постель — восьмая! — сказал он. — У нас артель, и мы все дела ем сообща; каждый вносит свой пай… — А старшим выбран я, со мной и будешь вести все счеты!

Марк покраснел.

— У меня сейчас очень мало денег, — ответил он.

— А у нас, думаешь, их много? — возразил Мартин. — Бо- гатых–то разве десятка два на весь университет, а все остальные сами себе хлеб добывают! Когда есть что жевать — мы учимся; нет — по монастырям идем петь, прелаты и монахи нас любят![5] А кто не может — предсказаниями занимаются, сказки рассказывают, книги списывают; есть и такие, что милостыней питаются: всячески перебиваются люди!..

— А как же с лекциями? — недоуменно спросил Марк.

— Потом наверстываем; от товарищей узнаем!.. Конечно, год–другой лишний приходится из–за этого поучиться… торопиться некуда!

В коридоре раздался шум и смех; дверь отворилась, и вошла кучка студентов.

Жизнь втянула Марка в колею.

Ян с тонким бронзовым обручем на лбу и волосах сидел на толстейшем чурбане у самого окна полутемной мастерской и усердно постукивал молоточком по чекану, кончая заданную ему пробную работу; в ряд с ним за тем же занятием размещались четверо молодых людей.