Приключения Шоубиза (СИ) - Страница 7

— Вы называете это результатом? — Волосатый обвел рукой все вокруг. — Какой же этот результат? Дерьмо это собачье, а не результат. Человек всегда превращает в дерьмо то, что ему дано природой, — и безо всякого логического перехода рокер развил свою мысль. — Вот в бога я верю! Никакие человеческие мозги не могут додуматься до того, до чего додумался он. Такое понапридумывать! Целый мир! И все так стройно, удивительно и логично. И на тебе — науку там всякую, таблицу Менделеева, и стихи, и музыку, — рокер хлебнул еще коньяка. — Представляете, Бог должен быть отличным физиком! Если следовать мысли, что он создал абсолютно все, то лучшего специалиста в квантовой механике просто нет. И в другой механике тоже. Знаете, что я вам скажу, — и рокер хитро глянул на нас слегка нетрезвым взглядом, — Богу давно уже надо дать Нобелевскую премию.

Я слегка вспотел от неожиданности этого заявления. Но Донна насмешливо поинтересовалась:

— Получается, что и с музыкой не все чисто? Если следовать твоей логике.

Волосатик слегка икнул, погрозил Донне пальцем и, обратив свой взор на меня, продолжил:

— С музыкой как раз все понятно! Неужели ты думаешь, что это волшебство может придумать банальное серое вещество в твоей голове?

Я вздохнул:

— В моей — вряд ли.

Волосатик слегка зарычал и замотал головой:

— Да хоть в чьей! Это невозможно! Мы же только приемники. Передатчик там, в непознанных сферах.

Вона как! Я и не догадывался. Но Волосатику было уже на все наплевать, кроме его философии. И он с упоением продолжал:

— Такого замечательного физика и лирика в одном флаконе еще поискать. За это надо выпить, — и рокер опрокинул в себя остатки коньяка. Сделав это, он снова икнул и убежденно добавил: — Да. Бог — лучший физик на нашей планете!

Высказав эту глубокую мысль, он внезапно впал в транс. Седьмой бокал оказался для рокера роковым.

Прима задумчиво водила кончиком пальца по краю широкого пузатого бокала. Волосатик мирно спал на соседнем диване. Гоша затаился в кресле. «Трусы», не выдержав суточного марафона, свернулись калачиком и сладко посапывали прямо на ковре. Трое оставшихся рокеров перебирали гитарные струны, создавая в воздухе удивительную смесь звуков и космических вибраций.

— Знаешь, почему я сегодня сидела там, в гримерке? — спросила Прима тихим голосом, обращаясь ко мне. На такие вопросы нельзя отвечать. Такие вопросы требуют полной тишины. — У меня сегодня был особенный день. Юбилей. Ровно пятьдесят пять лет как я пою. Понимаешь? — она подняла на меня глаза, и я увидел, что она улыбается. — Конечно, пение в раннем детстве со вставанием на стул для пьяных гостей не в счет. Я имею в виду профессиональную сцену. Я ведь рано начала работать. Нет, не работать. Неправильно. Петь. Так правильней. Я никогда не считала это своей работой. Это и есть «не работа». Хоть и отбирает у тебя всю жизнь, — глаза у Донны блестели каким-то неестественно ярким блеском. — Музыка — это дыхание бога. И это не может быть такой прозаической вещью, как обыкновенное зарабатывание денег. Звуки для меня всегда были всем, всей моей жизнью, — она пригубила терпкий, пахнущий ванилью напиток. — А теперь их нет. Они исчезли. Ты понимаешь?

Я понимал. Столько сожаления и печали было в ее голосе, что даже мне стало понятно, как она страдает. Человек привыкает к своей жизни, и когда в ней что-то меняется не по его воле, то это всегда очень больно.

— Вы не переживайте. Вас все равно помнят. Многие любят.

Она снова взглянула на меня с любопытством. Ее взгляд постоянно менялся — боль и отчаяние то появлялись в нем, то исчезали из него по ее желанию. Хотя даже мне невооруженным взглядом было видно, что она страдает по-настоящему. И не знает, как с этим бороться. Старость для женщины вообще штука непереносимая. Для нее это уже почти конец ее истории. Что впереди? Неизвестность и забвение или что-то еще? Любой испугается. Но держится она замечательно! Сильная женщина.

— А ты занятный, — она снова откровенно разглядывала меня, словно увидела во мне какие-то новые незнакомые ей доселе черты. — Слушай, почему я тебя не встретила раньше? Ты ведь старый, — я обиженно выпятил губу. Она поправилась: — Ну, в смысле, не юнец желторотый. Мы бы сработались.

У меня по спине пробежал холодок. Нет уж, спасибочки. Я как-нибудь сам о себе позабочусь. Я был наслышан о ее стилях и методах. Да и вообще, с начальством у меня как-то всегда не складывалось. Я по природе был волком-одиночкой. Но, соблюдая приличия, я широко и фальшиво улыбнулся, поблагодарив Донну за любезность. Впрочем, она снова погрузилась в свои мысли и моей благодарности просто не заметила. Так мы молчали минут десять. Рокеры, наконец, перестали перебирать струны. Они теперь похрапывали на своих диванах, обхватив руками гитарные грифы, словно держали в руках прекрасных женщин.

Я размышлял о том, что происходило со мной сейчас. О таких моментах пишут в биографиях. Или в энциклопедиях. Лично я видел такое по телевизору. Называется это «откровением». Такие откровения находят на великих людей редко, и повезло тому, кто окажется в этот момент рядом. Можно узнать что-то такое, что потом будешь передавать как легенду из уст в уста своим потомкам, благоговейно сопровождая этот рассказ комментарием на тему «Как я случайно оказался там».

Донна полулежала в кресле, прикрыв глаза. И если бы не подрагивание ресниц, можно было подумать, что она задремала. Одиночество — вот что обгладывало ее душу. По этой же самой причине все мы, и, прежде всего, я собственной персоной оказался в этом доме. Этот факт был немыслим для простого смертного. Да и много других, тоже известных людей никогда не переступали этот порог. Я размышлял о странных прихотях судьбы, об удивительных подарках, которые тебе иногда преподносит жизнь. Донна была интересна всем. Всегда интересна. Даже теперь, когда многие решили, что она в тираже, она все равно была интересна всем. И я не был исключением. Я ведь, прежде всего, обычный человек, а потом уже все остальное.

Внезапно она открыла глаза и, потянувшись, словно большая мягкая кошка, восстала из кресла. Именно восстала, словно богиня, выбирающаяся утром из облака, где она спокойно почивала всю прошедшую ночь.

— Слушай, Шоубиз, а давай кофейку сварим. Ты умеешь кофе варить?

— Умею.

Я действительно замечательно варю кофе. Меня на дежурных гастролях в Италии научил этой премудрости один пожилой трактирщик с внешностью старого грузина. Он сказал мне на чистом русском языке с явным кавказским акцентом: «Уважаемый, чтобы сварить хороший кофе надо вспомнить старый еврейский анекдот: «Евреи, не жалейте заварки!» И тогда у тебя, как и у них, будет полный цимес». Вот такой интересный итальянский трактирщик.

Мы с Донной переместились на кухню. Это помещение размерами соперничало с обеими прежними комнатами, помноженными на два. Зачем эти аэродромы? Я набрался наглости и решил спросить об этом в лоб. Донна задумалась.

— Наверное, это детские комплексы. Отсутствие чего-то очень нужного именно в детстве. Я даже не знаю, чего именно. Может, вкусной пищи или красивой одежды. А может, это какие-то нереализованные мечты. Ты наверняка и сам знаешь, что мечты иногда приобретают самые разные формы, когда хотят сбыться. Вот как-то так. — И она развела руками, словно бы обхватывая это бесконечное пространство. Ее пространство.

Кофе закипел, и я вовремя подхватил турку с огня, не давая убежать вкусной густой пенке. Пенка в кофе — главный элемент. Без нее кофе — обычная столовская бурда. А я так насобачился его варить, что все мои друзья, приходя ко мне в гости, тут же заказывали мне чашечку кофе. Донна была в восторге.

— Да ты и впрямь мастер на все руки! Знаешь, а я ведь лукавила. Я много слышала о тебе. Но все как-то недосуг, все некогда, все бегом. Даже если хочешь с кем-нибудь познакомиться, то если это впрямую не касается работы, то — все. Не познакомишься. Весь день расписан. Ой, да чего я тебе это рассказываю, — она расхохоталась искренним, свежим, почти детским смехом. — Это же и есть твоя работа.