Приключения 1975 - Страница 15

А юнец с благоговением трогает стол, за которым тридцать лет просидел замечательный ученый-историк Сергей Соловьев. Робко разворачивает жалованную грамоту на дворянство, полученную каким-то незадачливым господином «из канцелярии Правительствующего Сената октября в 25-ый день 1917 года». Последний дворянин России…

Это самые яркие воспоминания юности. Потом будут другие архивы и иные реликвии. Он научится разбирать скоропись и узнавать почерки, ставших знакомыми, писцов из различных приказов…

— Сигайте, лейтенант!.. Прыгайте!

Платонов почувствовал, как чьи-то сильные руки очень непочтительно ухватили его за ворот полушубка и выволокли из машины. Услышал рев мотора, пулеметный перестук…

Водитель опомнился первым.

— И мороз ему нипочем. Чуть не продырявил!

Платонов не мог сразу прийти в себя, его мысли были еще в тиши архивных хранилищ, а сам он лежал, вжавшись в снежную траншею, вдоль которой проходила фронтовая дорога. И ответил невпопад.

— А что ему мороз! Летом на высоте три тысячи метров уже холодно, как зимой на земле. — Сообразил, что сказал глупость, и только теперь вспомнил, что едет в штаб армии, что только минуту назад тощий «мессер» чуть было не изрешетил машину и его вместе с ней. И появилось чувство досады на самого себя, на свою ненужность, бесполезность в деле, которое называется войной.

— Улетел, кажись. Надо посмотреть машину.

Водитель, с опаской оглядываясь на западный край неба, нависшего блекло-голубой дымкой над близким лесом, побежал к машине.

— Вот гад! Смотри, лейтенант, через эту вон щелочку на тебя глядела костлявая старуха…

Платонов сразу не понял, что хотел сказать водитель, указывая на пробитое пулей стекло против того места, на котором он только что сидел рядом с шофером.

В деревенской хатке, засыпанной под самую крышу снегом, Платонова принял пожилой подполковник. Он, видимо, уже много суток не высыпался, был хмур, набрякшие под глазами мешки старили его еще больше.

— Садись, лейтенант! — помолчал, словно ему было трудно говорить., оглядел далеко не гвардейскую фигуру Платонова, хмыкнул. — Вы ведь коренной житель Смоленска?

— Так точно, товарищ подполковник, коренной.

— Человек вы, как вижу, немолодой, небось мы с вами одногодки?

— Я — 1901-го…

— Ну, а я — девятисотого. А с какого года проживали в Смоленске?

— Да всю жизнь, если не считать пяти лет учебы в Московском университете.

— Это что ж, во времена гражданской?

— Так точно!

— А я свои университеты проходил на фронте против Колчака.

Это звучало почти как упрек. И Платонов покраснел. Неужели нужно объяснять, что он все время браковался медицинскими комиссиями, так как с детства был близорук.

— Товарищ лейтенант, я все это выясняю не из праздного любопытства, — голос у подполковника был хриплый, прокуренный, но Платонов расслышал, что он говорит с какими-то уже новыми, быть может, доверительными интонациями. Подполковник продолжал: — Так вот, Владимир Алексеевич, кажется, так?

— Так точно!

— Вчера наши люди переправили с той стороны одного человека. Сведения у него настолько интересные и важные, что, признаться, мы пока плохо верим этому… как его… Лукашевичу. Он говорит, что всю жизнь прожил в Смоленске. Между тем, не может толком рассказать о боях под Смоленском летом этого года. Уверяет, что отсиживался в каком-то Серебряном бору у родных. И, главное, настораживает то, что сей гражданин добрался из Смоленска до линии фронта за девять дней, и говорит, что никто ему не помогал. И только позавчера наткнулся на наших разведчиков, которые и привели его к нам. Вот мы и хотим прежде всего проверить — житель ли Смоленска этот господин? Кстати, тут, в штабе армии, в 7-м отделении служит ваш старый однокашник — подполковник Богданов.

— Господи, Гарик! Вот уж неожиданность!

— А подполковник знал, что вы тоже в нашей армии, и все сетовал, что ему недосуг повидаться со старым товарищем… Он и надоумил послать за вами.

— Я бы с радостью…

— Увидитесь, увидитесь. А пока давайте пройдем к «перебежчику». Его там допрашивает мой заместитель.

Подполковник тяжело поднялся с лавки, накинул на плечи полушубок.

— Собачий холод сегодня. Вы как в дороге — не замерзли?

— Да нет…

За избой, среди белых скелетов яблоневых деревьев, Платонов увидел бугор снега и дверь. Сначала он подумал, что это просто погреб — обязательная принадлежность каждого деревенского жилья. Но когда они, низко пригнувшись, вошли, то понял, что ошибся. Они очутились в просторном блиндаже. Здесь не было привычных нар, на столе не стояли прокопченные котелки и горел свет от аккумуляторной лампочки.

За столом сидел майор. Напротив него зябко кутался в демисезонное пальто мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Он давно не брился, и рыжеватая борода торчала слипшимися от пота, а может быть, и от грязи клоками. Несмотря на эту неопрятную бороду, лицо человека казалось интеллигентным, он близоруко щурился, видимо, привык к очкам, но очков у него не было.

— Садитесь, лейтенант! И побеседуйте вот с этим гражданином.

Платонов только сейчас сообразил, что у него нет плана беседы, а вести допросы ему не приходилось. Но задача была ясна — узнать, действительно ли этот человек из Смоленска?

— Скажите, где вы в Смоленске работали?

— Я был преподавателем литературы в школе.

— Какой номер школы?

— Тринадцатая.

— А где она помещалась?

— На Советской улице, как раз напротив городской библиотеки.

Платонов вспомнил, что действительно напротив библиотеки была какая-то школа, но номера он или не знал, а может быть, и забыл. Какой же вопрос задать еще? И машинально, словно продолжая череду дорожных воспоминаний, спросил:

— Скажите, вы бывали в Смоленском областном архиве? А если бывали, то сколько этажей в здании архива?

Учитель удивленно посмотрел на Платонова.

— Вы, конечно, меня не знаете, а я вот вас узнал. Вы были доцентом пединститута, преподавали на историческом факультете. А Смоленский архив находится в соборе.

— Товарищ подполковник, все точно.

— Продолжайте.

— Вы не помните, какой трамвай ходил через Молоховские ворота?

— Кажется, четвертый. Но ворота перед войной снесли.

— Тоже верно.

— Продолжайте беседу, мы не будем вам мешать. — Подполковник говорил, обращаясь уже к майору. — Только передайте мне бумаги, которые отобрали у гражданина… э…

— Лукашевича.

— Идемте, лейтенант.

И снова та же изба. Но теперь в ней стоял полумрак. Тучи затянули небо, повалил снег. И почему-то только теперь Платонов услышал, что совсем недалеко, на передовой, бухают пушки. Снег глушил звуки.

— Владимир Алексеевич, скажите, под Смоленском действительно есть Серебряный бор?

— Есть Красный бор, товарищ подполковник, но старые смоляне по привычке именуют его Серебряным.

— Значит, вы уверены, что Лукашевич не врет, он смолянин?

— Думаю, что не врет. Тем более и меня узнал. Вряд ли можно было заранее подготовиться к такой встрече.

— Верно. Ну спасибо, лейтенант.

— Разрешите вернуться в свою часть?

— Нет, не разрешаю. Сейчас вас ждет подполковник Богданов. Идите-ка сюда.

Платонов подошел к окну.

— Вот видите, стоит автофургон?

— Вижу.

— Ну а рядом, в такой же, как и эта, хатке, находится 7-е отделение. Идите, идите, там для вас тоже найдется работа.

Подполковник Богданов собрался уже звонить в Особый — больно там копаются, но, посмотрев в окно, увидел в сумерках короткого декабрьского дня, как к его хатке чуть ли не бегом, закрыв рот рукавицей, приближается офицер. Что-то знакомое было в этой полусогнутой фигуре. «Ужели Володька? Не ждал бы, не узнал. Но и то правда, лет ведь с десяток не встречались, а может, и больше. Ну и видик! Никак на бравого командира не похож. Скорее обозник».

Потом они долго Стояли друг против друга, немного смущенные, не зная, о чем говорить, и в то же время каждому хотелось расспросить другого о тех годах, что они не виделись. Но их сдерживало сознание того, что теперь, на войне, прежняя мирная жизнь кажется уже нереальной, прожитой кем-то другим, и не важно, что там у тебя было или не было в той жизни. И все же Платонов не утерпел, спросил: