Приключение - Страница 5

— Но что же нам делать?

Лицо Барсукова приняло озабоченное выражение. Он закурил, окружил себя дымом и уже спокойно заговорил:

— Да, задача. Найти его, вы говорите, легко?

Сивачев кивнул.

— Арестовать его нет смысла. Доказать преступления вы не сможете. Понять его приборы — тоже. Да он их испортит. А надо и то, и другое и третье.

— То есть?

— Надо знать тайну его изобретения. Это великое достижение. Размеры его вреда и пользы нельзя и исчислить. Для техники, для войны, для хозяйства, для науки…

Барсуков опять вскочил.

— Потом надо установить его преступления — поджог, убийство. Потом арестовать и судить. Судить и расстрелять. Да! Да!

В трамвае Сивачев доехал до остановки у церкви и пошел по Воздвиженской улице.

Он шел уверенно, хорошо зная дорогу.

Сейчас будет Глазовая улица. Он повернет налево, и перед ним окажется стена, которую он так хорошо знает, дом, который ему так нужен.

И действительно, едва он свернул на Глазовую улицу, как увидел перед собою унылый пустырь, покрытый грудами битого кирпича, гребень обвалившейся стены, торчащую, как гнилой зуб, трубу, а за этим пустырем высокую в пять этажей черную потрескавшуюся стену с тремя окнами.

Сердце Сивачева забилось сильнее, как у охотника, выследившего зверя. Он перешел улицу и вошел в ворота дома.

— Где здесь управдом? — спросил он у встретившейся ему женщины.

— А вон по лестнице. Первая площадка направо.

Лестница была грязная, с поломанными перилами и выщербленными ступенями.

На одной из двух дверей, выходящих на площадку, была прибита бумага с надписью «управдом». Сивачев толкнул дверь и вошел в тесную кухню.

У плиты стояла женщина с подоткнутым подолом, на плите стоял примус, и его гудение смешивалось с криками, доносящимися со двора, и с жужжанием мух, висящих над плитой черной тучей.

Сивачев спросил управдома.

— Иван Кирилловича? Нет его дома. Чичас должен с работы приттить.

Сивачев хотел уже уходить, когда дверь отворилась и вошел пожилой мужчина с красными воспаленными глазами, сизым носом и седой козлиной бородой.

Поверх ситцевой рубашки на нем был накинут пиджак, а голову покрывал клетчатый картуз.

— Вот вам и Иван Кириллович, — сказала женщина и спросила — давать есть, али поговоришь?

— Не тарахти, — сердито тонким голосом окрикнул ее Иван Кириллович и обратился к Сивачеву: — Вам, гражданин, собственно какая надобность?

Сивачев подкупающе улыбнулся и ответил:

— Поговорить хотел, Иван Кириллович, на счет комнаты.

Иван Кириллович постоял в раздумье и потом, тряхнув головой, сказал:

— Здесь у меня не сподручно. Тесно и опять духота. Вы вот что, гражданин. Как от нас перейдете на ту сторону, пивная будет. Подождите меня с минутку, а я следом буду.

Сивачев кивнул и вышел. До него донесся голос женщины.

— Беспременно натрескаешься…

Сивачев перешел улицу и вошел в портерную, где занял угловой столик.

Подносчик подошел к Сивачеву и для вида провел грязной тряпкой по грязной клеенке.

— Две бутылки пива и два стакана, — сказал Сивачев.

— Сей минуту, — подносчик через мгновенье вернулся и поставил бутылки.

Иван Кириллович явился очень скоро.

— А, вы уж и распорядились, — сказал он, улыбаясь и быстро наливая два стакана.

Сивачев не любил ни вина, ни пива, но, если нужно было, мог перепить любого пьяницу и на этот раз решил не отказываться от компании.

— За ваше, — сказал Иван Кириллович, — не знаю, как величать.

— За ваше, — ответил Сивачев, — зовите товарищ Ефремов. По простоте.

Сивачев наполнил снова стаканы и заказал раков. Иван Кириллович широко улыбнулся.

— Дом наш, можно сказать, весь пролетарский и, ежели говорить по истине, так в скорости развалиться должон, потому никакой ремонт немыслим при нашем бюджете и опять надо его, подлеца, сверху до низу выпрямлять.

Сивачев налил опять стаканы и спросил вторую пару.

— В доме-то и раньше рабочие жили?

Иван Кириллович даже отставил стакан.

Иван Кириллович отставил стакан и начал рассказывать…

— Как это возможно. Дом был, можно сказать, капиталистический. Купец Сиволдаев строил. Тут вот на Николаевском рынке, знаете? Мясные имел, зеленные, курятные. Богатей! Этот дом имел, и на углу огромадный. Богатый народ жил… Ну, а после на наше повернуло. Дом-то угловой как есть смыли. По началу двери, замки, заслонки, стекла, рамы. Ну, потом полы разбирать стали, а там балки, стропила. Он и развалился. Ночью хлопнулся. Наш-то дом от этого и треснул. Что твое землетрясение. А после Откомхоз кирпич увез, железо ребята растаскали, и получился теперь пустырь. Говорят, площадку делать будут, чтобы детишкам играть…

— А ваш стоит?

— А наш — во — треснул, сердечный. Опять, крыша плоховата, а стоит! Можете быть покойны. Поживем. И комната есть.

— Отлично! — Сивачев опять налил стаканы. — Я собственно, для приятеля. Тоже пролетарий.

— Это нам все равно. У нас тут и кустарь живет и, вроде как нэпман, один — краски продает, лавочка у него и служащие есть. Всякие. Только нашего брата все же сила.

— А из каких это квартир у вас три окошка в глухой стене?

Иван Кириллович махнул рукой.

— С парадного подъезда. Самые такие богатейшие. По восьми комнат. Окна-то в глухой стене из людских комнат были или из кладовых ихних. Большие комнаты, а окно одно. Только в двух заколотили, потому комнаты совсем в разорении, а в одной живет. В пятом этаже. Старик один.

Сивачев невольно переспросил:

— Как старик?

Иван Кириллович кивнул.

— Чудодей такой! Знать Сергей Аркадьевич Заводилов. Служит в строительной конторе. Квартира-то раз разоренная в пятом этаже, и он в ней один. С собакой. Огромадный пес, что твой зверь.

— Один живет?

— Как есть. Обходительный человек, только чудодей. Ни к себе никого, ни сам никуда.

— Занятно. Вот бы у него и взять комнату.

— Ни к чему. Мы вам другую приспособим. Мы хорошего человека завсегда уважим. Я бы и сегодня…

Он допил пиво и мотнул головой.

— Сегодня не с руки. Я приду послезавтра.

Сивачев подозвал подносчика, расплатился и встал. Иван Кириллович с трудом поднялся и протянул руку.

— За угощение благодарим. Будьте покойны — с комнатой уважим.

Он заплетающимся шагом пошел следом за Сивачевым, и они вышли на улицу.

— Вон чудодей-то наш! Ишь пес какой, — сказал Иван Кириллович, тыча пальцем.

Сивачев увидел высокого худощавого старика с длинной седой бородой, в соломенной шляпе и длинном пальто. Рядом с ним шел огромный дог.

Старик открыл дверь подъезда, пропустил собаку и вошел следом за ней.

Сивачев оставил Ивана Кирилловича и медленно пошел по улице. Он был совершенно сбит с толку. Старик, собака, пустая квартира, а между тем каждый вечер в окошке появляется человек в ермолке и производит свои страшные опыты.

Сивачев остановился на углу улицы и оглянулся на стену. Вверху, отражая луч заходящего солнца, красным отблеском горело одинокое окно, и Сивачеву оно показалось зловещим кровавым пятном.

Вечером пришел Барсуков. Сивачев отворил дверь и увидел его с тяжелым металлическим треножником и с большим, видимо тяжелым свертком в руках.

— Возьмите эту штуку и тащите, — сказал, входя, Барсуков.

Сивачев ухватил треножник, запер дверь и вошел следом за Барсуковым к себе в комнату.

— Что это такое? — спросил он.

— Это? Это, уважаемый, астрономическая труба. Горы на Луне увидеть можно. Это не ваш бинокль. Теперь мы его как на ладони увидим. Сейчас установим.

Он развернул бумагу, и Сивачев увидел большую подзорную трубу.

Барсуков быстро прикрепил ее к треножнику и раздвинул.

— Теперь сделаем установку.