Приходи вчера (сборник) - Страница 3

Еще долго потом я постоянно прокручивала в голове этот день с самого начала. Как мы садились на велосипед, как я подсаживала Дениску на багажник, как ехали к этому проклятому кукурузному полю. Как Дениска пел со мной, потом ныл, потом хохотал над моими глупыми шутками, потом опять ныл…

Почему бы нам было не переждать дождь на автобусной остановке? Почему бы не пойти домой пешком, бросив этот идиотский велосипед? Почему бы вообще не строить из себя невесть что, а просто попросить кукурузу у местных мальчишек?

Я рассказывала маме, папе, милиционерам, врачам, к которым меня водили. Я бы и тете рассказала, и бабушке, и всей родне, но мама строго-настрого запретила мне разговаривать с ними. Потом, много лет спустя, она сказала, что все были убеждены: я убила Дениску. Нечаянно или нет. Так ей сказала тетя, прямо обвинила. Поэтому мы перестали общаться с той родней. Мама бросала трубку, если слышала голос кого-то из них. Не знаю, верила ли она мне до конца, но точно собиралась защищать до последнего.

В милиции предположили, что Дениска сам спрыгнул с велосипеда, обидевшись на меня, а когда я уехала без него, запаниковал или решил спрятаться в отместку, сошел с дороги и заблудился, а потом его кто-то украл.

Пропавший без вести…

Спустя какое-то время после возвращения домой я вышла во двор посидеть на скамейке. С раны на скуле уже сняли швы, но видок был тот еще. Кстати, шрам так на всю жизнь и остался.

И вдруг из припаркованной у нашего подъезда машины ко мне метнулась тетя. Очевидно, она давно выжидала момент. Тетя грубо схватила меня за руку и потащила в машину, бессвязно выкрикивая, что я должна найти Дениску, что я виновата, что должна искупить грех. Я сначала опешила, не сопротивлялась, потом тоже закричала… Мне стало очень страшно: я решила, что тетя сейчас меня убьет.

Меня спасли соседки, на счастье в это время гулявшие во дворе со своими детьми. Тетю мою они не знали, про историю с Дениской — тем более. Потом и мама прибежала — ее позвали, она как раз в магазине была, примчалась с авоськой. Отбивала меня от тети этой самой авоськой. Они обе плакали, кричали, тетка то на колени бухалась, то дралась. Ужасно все.

Я не знала, что тетя после безуспешных поисков отправилась к какой-то деревенской ведьме, что ли. Та сказала, что Дениску унес леший и можно еще вернуть, если именно я пойду и буду у лешего просить. Но медлить нельзя, сказала, иначе уже никогда не вернуть. Тетя звонила маме, требовала привезти меня, угрожала, просила. Мама, конечно, наотрез отказалась, и тогда тетя замыслила похищение.

Я бы поехала, если бы знала. Поехала бы, даже если бы пришлось пропасть самой взамен Дениски. Может, он нашелся бы. Хоть как-то. Я до сих пор чувствую свою вину. Ненавижу кукурузу в любом виде.

У Дениски уже могла бы быть своя семья. И тетя не сошла бы с ума. И мои родственники не разделились бы на два враждующих лагеря: считающих меня невольной братоубийцей и верящих в мою невиновность.

Так и живу с этим клеймом. Чтоб меня леший забрал…

В традиционной культуре упоминание нечистой силы равнозначно ее призыванию. Поэтому запрещалось посылать к лешему, особенно ребенка. Сказанное в сердцах и в недобрый час ругательство воспринималось нечистой силой как пожелание-разрешение. Украденный, уведенный лешим человек мог навсегда пропасть, если вовремя не провести определенные ритуалы.

Наташкой ее звали. Младшая дочка тогдашнего печника. Пьяница он был, поколачивал детей без разбору. А потом как-то по пьяной лавочке зимой в канаву упал и вмерз по уши. Его потом прохожий вытащил, да поздно было. Ну, не суть. Короче, папашка ее уже помер к тому времени, когда все случилось. Рыжая такая была эта Наташка, как клоун. Симпотная, да уж сильно привязчивая. Не гордая совсем.

И вот был первый парень на деревне, Сергей Коровин. Серега, Серый. Вообще бабник, то с одной, то с другой. Но красивый. И когда до Наташки очередь дошла, она аж сбрендила от радости. Втюрилась, как кошка.

Серега походил, походил с ней, а потом надоела она ему со своей любовью. Все ж сразу получил, что хотел.

Короче, к другой прилепился, Наташку забыл. Она уж страдала, клянчила, да толку-то. Потом все же выпросила себе свидание.

Лавочка у нас есть прямо у реки Колбасонки, известная. Это сейчас она такая же кривая, как берег: заваливается на один бок и чуть назад, так что надо еще приноровиться, чтобы устроиться поудобнее, не извозившись в трухе и не заполучив занозу в мягкое место. А тогда она была вполне себе удобной и прямой. Днем тут толклись бабы с постирушкой, чесали языками, лузгали семечки. Приходили порыбачить и посмолить махорочкой мужики. Вечером деревенские парочки обжимались.

Вот на этой вот лавочке однажды вечерком Серега с Наташкой и свиделись.

Пошли туда вдвоем, а домой воротился только Серега.

Серый, когда один с реки пришел, все глаза прятал. Говорил, что на берегу Наташку оставил. Мамаша-то ее до последнего его честила, да доказать ничего не могла. Так и не нашли девку. Нет тела — нет дела.

Незнамо что там у них приключилось, только Сергей до зимы на посиделки у Колбасонки не ходил. Деловой заделался, сразу какие-то комсомольские обязательства на себя взял, типа ударник труда, некогда ему. А потом, как улеглось все и подзабылось, повеселел, уже не таким передовиком стал, опять за девками бегать начал.

Да и тихо все было, пока лед совсем на речке не вскрылся и не сошел да не зазеленело по берегам. На майские вечерком потащил Серега очередную зазнобу гулять, да что-то быстренько вернулись они обратно. Девка в три ручья ревет, трясется. Вроде Наташка пропавшая к ним пристала.

Казалось бы, ну радуйтесь, что нашлась. Мамаше ейной сообщите (она к тому времени к родне переехала в поселок). Чего реветь-то.

А Серый, тот молчал, пока его братовья девкины не поколотили. Там вызнали наконец, что только парочка любезничать на траве разложилась у лавочки-то, так слышат: шшшшвык, шшшвык, шшшвык… Крупный кто-то по траве шарится. И прям к лавочке.

А это Наташка. Волосы мокрые лицо облепили, платье влажное, будто только из воды. И сама ползет, руками подтягивается. А ноги вслед волочатся: шшшшвык, шшшвык, шшшвык…

— Сереженька, — шепчет так жалостно, губами синими шлепает. — Можно я с вами немножечко посижу? Мне так одиноко, так одиноко…

А сама подтягивается к ним: шшшшвык, шшшвык, шшшвык…

Подгнившая, мертвенькая. Зазноба Серегина сразу это просекла. А чего не просечь: нос рыбы отъели, глаза белые.

Наташка тогда, год назад, его у лавочки умоляла вернуться, попрекала, в любви вечной клялась. Серега ее в раздражении кулаком и пнул, достала его. Силы только не рассчитал. Наталья-то и упала, а головой приложилась об землю и будто не дышит. Так ему показалось. Запаниковал, оттащил тело да в Колбасонку и кинул. Видать, Наташка все же не мертвая тогда была, только обморочная. Получается, так-таки сердечный дружок и убил ее, утопил.

Сергей-то потом из Башмакино уехал неизвестно куда. Больше не слышали ничего про него особенного. Хотя вроде через год-два дружки его трепались, что прирезали Серегу, какая-то гопота напала, обчистила и бросила в закоулке помирать. Получил-таки свое. А то даже дела тогда не завели. Так оно было или нет, но Наташкино тело так до сих пор и не нашли.

А она, как вода с речки сойдет, приползает к парочкам, которые на лавочке припозднились, или если ребятня вечерком рыбачит. Грустно ей, поди, одной болтаться на дне. Только вот ходить не может, ноги в воде размякли. Так она руками гребет. Кого схватит, так непременно за ногу. И за собой тянет, сильно так. Если не вырвался — сгинул. А если вырвался, то все равно потом ближе к зиме заболеет и помрет.