Приход ночи - Страница 13

– Нет – чего ради?

– В общем, когда Год Праведности кончается и выясняется, что калгашские нравы не изменились к лучшему, эти самые Звезды извергают на нас: священный огонь и сжигают дотла. Мондиор говорит, что это случалось уже много раз. Но боги каждый раз проявляют милосердие, по крайней мере часть богов: после конца света добрые боги пересиливают более суровых, и человечеству дается еще один шанс. Наиболее праведные спасаются от погибели, и устанавливается новый срок: людям дается еще 2049 лет, чтобы отречься от зла и порока. Ныне срок уже близок, говорит Мондиор. 2049 лет со времени последнего катаклизма уже на исходе. Через каких-нибудь четырнадцать месяцев солнца исчезнут с небосвода, и эти его мерзкие Звезды извергнут пламя с черного неба, чтобы смести грешников с лица планеты. Если точно, это произойдет девятнадцатого числа будущего тептара.

– Четырнадцать месяцев, – задумчиво повторил Биней. – 19 тептара. Он весьма точен, не так ли? Должно быть, может предсказать и время дня?

– Говорит, что может. Вот потому мне и нужно, чтобы высказался кто-нибудь из обсерватории, предпочтительно ты. В последний раз Мондиор заявил, что точное время катастрофы можно предсказать научным путем – оно, мол, не просто указано в Книге Откровений, его можно вычислить тем же способом, которым пользуются астрономы для… для…

– Для вычисления движения солнц и планеты? – сухо осведомился Биней.

– Ну да, – смутился Теремон.

– Тогда у мира еще есть надежда, если только Апостолы не лучшие астрономы, чем мы.

– Скажи по этому поводу какие-нибудь слова, Биней.

– Сейчас. – Им снова принесли напитки. Биней обхватил пальцами свой стакан. – Что, если так: первейшая задача науки – отделить правду от лжи на пути к познанию истинных законов вселенной. Мы, ученые, не считаем научным метод, когда истину заставляют служить лжи. Да, мы способны теперь предсказать движение солнц по небу – но даже с помощью своего лучшего компьютера мы, как и прежде, неспособны предсказать волю богов. И вряд ли когда-нибудь будем способны. Ну как?

– Превосходно. Проверим, верно ли я запомнил. «Первейшая задача науки – отделить правду от лжи на пути… на пути…» Как там дальше, Биней?

Биней повторил ему свою речь слово в слово, будто подготовил ее заранее.

Потом вытянул единым духом содержимое своего третьего стакана, встал, улыбнулся впервые за весь вечер и рухнул ничком, как подкошенный.

Атор 77-й, прищурив глаза, вглядывался в листы табуляграмм перед собой, точно это были карты континентов, о существовании которых никто до сих пор не ведал.

Атор был спокоен. Он сам удивлялся своему спокойствию.

– Это очень интересно, Биней, – медленно произнес он. – Очень, очень интересно.

– Разумеется, всегда остается возможность, доктор, что не только я допустил какую-нибудь кардинальную ошибку в исходных данных, но и Фаро с Йимотом тоже…

– Все трое ошиблись в основных постулатах? Нет, Биней. Вряд ли.

– Я просто хотел заметить вам, что такая возможность существует.

– Подожди-ка. Дай мне подумать.

Было позднее утро. Онос в полную силу светил в высокие окна директорского кабинета. В его блеске едва виднелся маленький четкий диск красного Довима, совершающего свой путь к северу по высокой дуге.

Атор непрестанно перебирал бумаги у себя на столе. Странно, что я воспринял это так легко, думал он. Мучается в основном Биней, а я почти не реагирую.

Возможно, это шок.

– Вот здесь у меня орбита Калгаша по общепринятым календарным исчислениям. А здесь – то, что выдал мне новый компьютер.

– Подожди, Биней, я же сказал, что хочу подумать.

Приход Ночи Биней нервно кивнул, Атор улыбнулся ему, хотя улыбка далась ему нелегко. Прославленный глава обсерватории, высокий, худой, властный старик с внушительной гривой густых белых волос, так давно вошел в роль сурового творца науки, что почти отвык от обычных человеческих жестов. По крайней мере здесь, в обсерватории, где все смотрели на него как на какого-то полубога. Дома, с женой и детьми, а особенно с шумной стайкой внуков, он был другим.

Итак, теория всемирного тяготения в чем-то неверна?

Нет! Не может быть! Каждым атомом своего разума старый астроном восставал против этой мысли. Он был убежден, что в основе вселенной лежит концепция всемирного тяготения. Он знал это. Теория слишком стройна, слишком логична, слишком изящна, чтобы быть ошибочной.

Если отменить закон всемирного тяготения, логика, правящая космосом, обратится в хаос.

Невообразимо. Немыслимо.

Но эти цифры – эта проклятая табуляграмма Бинея…

– Я вижу, вы сердитесь, доктор. – Снова он лезет! – И хочу сказать, что вполне понимаю, какой это для вас удар – любой впал бы в гнев, если бы труд его жизни оказался под угрозой…

– Биней…

– Позвольте мне только сказать – я отдал бы все, чтобы не приходить к вам с этим сегодня. Я знаю, вы сердитесь на то, что именно я…

– Биней, – снова, уже угрожающе, повторил Атор.

– Да?

– Я действительно сердит на тебя. Но не по той причине, по которой ты думаешь.

– Простите?

– Во-первых, я сердит потому, что ты бубнишь свое, когда я хочу одного: спокойно посидеть и подумать над этими бумагами, которые ты мне притащил. А во-вторых, и это гораздо важнее, я вне себя оттого, что ты столько тянул, прежде чем сообщить мне о своем открытии. Почему ты так долго ждал?

– Я только вчера закончил контрольную проверку.

– Вчера? Значит, надо было явиться ко мне вчера! Неужели ты взаправду думал скрыть все это? Выбросить свои результаты в корзину и промолчать?

– Нет, доктор, – уныло ответил Биней. – Я никогда всерьез об этом не думал.

– Слава богам и за это. Так тебе кажется, что я до того влюблен в свою прекрасную теорию, что скажу спасибо одному из самых одаренных своих коллег, если он скроет от меня неприятные известия о ее несовершенстве?

– Нет, доктор. Конечно, нет.

– Так почему же ты не прибежал ко мне, как только понял, что твои результаты верны?

– Потому что… – Биней готов был провалиться сквозь ковер. – Потому что знал, как это вас огорчит. Потому что думал, что такое потрясение может пагубно отразиться на вашем здоровье. Я поговорил об этом с близкими друзьями, обдумал, какую позицию мне следует занять, и начал понимать, что у меня нет выбора – я должен сказать вам, что теория…

– И ты в самом деле веришь, что я люблю свою теорию больше истины?

– О, нет, нет!

Атор снова улыбнулся, на этот раз без всякого труда.

– Однако это так. Я такой же человек, как и все – хочешь верь, хочешь нет. Теория всемирного тяготения принесла мне такую славу, о которой ученый может только мечтать. Она – мой пропуск в бессмертие, Биней, и ты это знаешь. Столкнуться вдруг с вероятностью того, что теория ошибочна – это мощный удар, Биней, он потряс меня. Не заблуждайся на этот счет. Однако я продолжаю верить в то, что моя теория верна.

– Как? – вскричал ошеломленный Биней. – Ведь я проверял и перепроверял…

– Нет, твои расчеты тоже верны. Чтобы ошиблись и ты, и Фаро, и Йимот – нет, я уже сказал, что на это не надеюсь. Но полученные тобой результаты еще не опровергают теорию всемирного тяготения.

– Разве? – заморгал Биней.

– Конечно, нет, – оживленно заговорил Атор. Теперь он почти оправился. Неестественное спокойствие первых мгновений уступило совсем другому чувству – спокойной уверенности искателя истины. – В чем, собственно, заключается теория всемирного тяготения? В том, что каждое тело во вселенной притягивает к себе другие тела пропорционально массе и расстоянию. Зачем ты опирался на эту теорию, рассчитывая орбиту Калгаша? Чтобы учесть силу тяготения различных небесных тел, влияющих на Калгаш в его вращении вокруг Оноса, разве не так?

– Так.

– А значит, пока еще рано отбрасывать теорию всемирного тяготения. Нам, друг мой, просто придется пересмотреть картину вселенной и проверить, не упустили ли мы из виду чего-то, что следовало принять в расчет – некий загадочный фактор, неведомый нам, но влияющий на Калгаш силой своего тяготения.