Приглашение в ад - Страница 7

Фред развел руками и стал подниматься.

— Ваше время слишком дорого, господин Гитлер, чтобы злоупотреблять им. Я очень признателен вам за

беседу. Я извлек из нее много пользы. Мы не только демократы, но еще и оптимисты. Давайте надеяться на

лучшее!

В приемную Фред вышел вместе с Розенбергом. От окна приемной сверкнуло пенсне — там, заложив

руки за спину, стоял Гиммлер. Фред с трудом унял пробежавшие по спине мурашки, коротко поклонился.

Гиммлер ответил едва заметным кивком головы.

— Друг мой, подождите меня в машине, — попросил Розенберг Саммербэга.

Фред вместе с адъютантом Розенберга спустился вниз. На улице в глаза ударило ослепительное июньское

солнце, отражаясь от начищенной меди оркестра: мимо лихо маршировала колонна штурмовиков. После

сумрачности рейхсканцелярии сияние дня казалось нестерпимым. От света и грохота у Фреда в глазах

качнулись фиолетовые круги. Адъютант молча распахнул тяжелую дверцу “хорха”.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец появился Розенберг. Фред надеялся, что они пообедают

вместе, как договорились. Но Розенберг лишь склонился у дверцы, заглядывая в машину. Некоторое время

смотрел на Фреда, словно не знал, на что же решиться.

— Вы, кажется, сказали, что у вас на сегодня билет?

— Да, поезд поздно вечером.

— Извините меня, друг мой, не смогу ни пообедать с вами, ни проводить. Увы, обстоятельства. Надеюсь,

вы понимаете?

Фреду оставалось лишь кивнуть головой в знак согласия и выразить вежливое сожаление.

Розенберг просунул голову в машину и тихо сказал:

— А вы, друг мой, уезжайте. Не задерживайтесь. Я лично хотел бы, чтобы с вами ничего не случилось…

Возможно, на вокзале к вам подойдет мой человек. Если он принесет записку — уничтожьте. Ну, счастливо!

Розенберг, не оглядываясь, шагнул к подъезду. Тотчас “хорх” тронулся с места и набрал скорость.

Фред лихорадочно соображал, что же произошло, что хотел дать понять ему Розенберг и как теперь себя

вести. Конечно, перемена в поведении Розенберга связана с Гиммлером. Холодноглазый что-то раскопал. Где-то

запахло горелой шерстью. Значит, прокол и нужно убираться восвояси. И поскорее.

Фред вышел из гостиницы, поблагодарил водителя, подождал, пока “хорх” скроется за поворотом улицы.

Без сомнения, Розенберг предупредил об опасности. Но откуда у одного из главарей нацистов такое

благоволение к возможному противнику? Или это просто обычное лицемерие, а на самом деле ловушка?

Фред стоял у входа в гостиницу, и солнце уже не слепило его.

“Нет, пожалуй, я нужен Розенбергу, — подумал Фред. — Он чертовски дорожит моими докладами

нашему министру иностранных дел. Я — козырь в его карточной колоде, пусть не самый крупный, но козырь.

Он рекомендовал меня Гитлеру. И, значит, не в его интересах оказаться в дураках. Поэтому он хочет, чтобы я

остался на плаву. Что ж, на этот раз наши намерения совпадают. Спасибо, гэрр Альфред Розенберг. И все же,

если ужинаешь с дьяволом, следует запастись длинной ложкой, гласит английская пословица”.

Фред взял ключ от номера, поднялся к себе. Быстро побросал самое необходимое в круглый кожаный

баул. С сожалением глянул на два своих роскошных клетчатых кофра. Ладно, в конце концов, пришлют, не

станут же они мелочиться. Оставляя ключ портье, Фред сказал, что отправляется по магазинам, если будут

спрашивать — к вечеру вернется.

Он действительно немного попетлял по городу, вышел на Унтер-ден-Линден. Не выявив слежки, взял

такси и помчался на вокзал. Ему повезло — поезд на Париж уходил через полчаса…

Уже в Лондоне Фред обнаружил среди почты конверт без обычных штемпелей и марок. Письмо было

кратким.

“Друг мой, — писал Розенберг, — я рад, что Вы добрались домой без осложнений. Появляться снова в

Германии для Вас крайне нежелательно. Как Вы понимаете, нашим службам стало кое-что известно о Вас. Что

касается меня, то по-прежнему надеюсь на Ваше дружеское расположение. А.Р.”.

Перечитав письмо, Фред помрачнел — он еще раз понял, что война неотвратимо приближается.

Его массивная фигура едва помещалась на легком раскладном стульчике. Было просто непонятно, как

7 выдерживает стокилограммовый вес полотняная перепонка. Перед ним стоял мольберт, на траве лежал

открытый ящик с красками и кистями. Трава вокруг была такой яркой, что казалась нарисованной.

Художник устроился на вершине холма. Пейзаж, который открывался с высоты, покорял. Слева, на более

высоком холме высились зубчатые стены древнего замка Бордэберри. За ними, далеко на горизонте, в голубизне

неба прозрачно маячили вершины испанских Пиренеев. Можно было подумать, что горы эти не имеют

основания на земле, а просто парят в воздухе.

Впереди была живописная долина. Густо-красные крыши селений отчетливо контрастировали с зеленью

виноградников; веселая речка игриво извивалась между ивовых зарослей; небо над долиной казалось

переснятым с переводной картинки… Не перенести на холст всю эту красоту было бы кощунством, подумал

художник. Кисть коснулась холста. В то же мгновение на мольберт набежала тень.

Уинстон Черчилль недовольно оглянулся. Легкое облачко прикрыло солнце. Но едва Уинстон повернул

голову, облачко соскользнуло с ослепительного диска и, словно извиняясь за бестактность, полетело дальше.

“Даже облака видят во мне хозяина”, — с усмешкой подумал Уинстон. Эта самоуверенность еще более

подняла праздничное состояние духа. Здесь, на юге Франции, Черчилль редко расставался с хорошим

настроением. Ставя Англию превыше всего на свете, он все же редко испытывал желание взять в руки кисть

при виде родных пейзажей. Его влекли краски яркие, сильные, не приглушенные капризами климата. Это и

было одной из причин, побудивших Уинстона принять приглашение владельца замка генерала Брутинелля

погостить с семьей в его владениях. Причиной приятной, но не единственной.

Черчилль был уже немолодым человеком, ему шел шестьдесят четвертый год. В бурном море

политической жизни Уинстон много раз взлетал на гребень и падал с него. Немало подпортила карьеру

неудавшаяся авантюра с захватом турецкого полуострова Галлиполи во время первой мировой войны. Уинстон

осуществлял свой план с упорством фанатика. Однако переоценка возможностей военного флота,

несогласованность в действиях командующих различными родами войск привели к тому, что многие матери

справедливо стали называть Черчилля “убийцей наших сыновей”. Каждый раз, соскальзывая с очередного

гребня, он на время уходил в тень, чтобы дождаться следующей волны. Вот и теперь Уинстона не покидало

ощущение, что приближается его звездный час.

Незадолго до отъезда во Францию вышел сборник речей “Почему Англия спала”. Пожалуй, это были

лучшие его речи за все время деятельности. В них он дальновидно указывал на реальную угрозу Англии со

стороны наращивающего стальные мускулы нацизма, разоблачал фальшивые обещания Гитлера, анализировал

соотношение сил и, что особенно было ценно, клеймил и высмеивал нацистов и соглашателей британского

кабинета. Его речи подготавливали общественное мнение к неизбежному столкновению с фашизмом.

Выход сборника способствовал новому подъему авторитета Черчилля в стране. Невилл Чемберлен,

возглавлявший британский кабинет, не мог не считаться с этим.

Уинстон был слишком опытным лоцманом, знавшим политические течения и мели. В надежде, что

Чемберлен включит его в состав кабинета, Черчилль решил на время умерить критический пыл. Чтобы это не

выглядело отступлением в глазах избирателей, а объяснялось естественной паузой, Уинстон принял

приглашение своего старого приятеля-генерала и отправился “в отпуск по состоянию здоровья” во Францию.

На первый взгляд, в упрямом и временами яростном противодействии Гитлеру особой логики не было.