Прием у психотерапевта (СИ) - Страница 13

— Практически ясновидящая, если вам так легче, — Кетти улыбнулась. Последнюю ночь она спала прекрасно, раз и навсегда решив не обращать внимания на чудачества своих последних клиентов. Но это не значит, что они ее не напрягали во время сеансов. Просто она решила относиться к ним, как к неизбежному злу. – Ложитесь на кушетку, пожалуйста.

— Зачем? – к Лестрейнджу вновь вернулась подозрительность.

— Чтобы легче было расслабиться и попытаться наладить между нами контакт, — терпеливо произнесла Кетти. – Нам же нужно выяснить хотя бы к концу этого сеанса, что вас больше беспокоит: ваша семья или то, что вас не ценят. Если не получится этого сделать сегодня, то возникнет необходимость в повторных сеансах, — сказав это, Кетти прикусила язык. Вот к чему приводят годы практики. Стандартный набор фраз в начале сеанса сам срывается с языка. Ей абсолютно не хотелось видеть этих клиентов еще раз.

— Хорошо, — Рабастан расположился на кушетке, все еще подозрительно поглядывая на женщину.

— Расслабьтесь, закройте глаза, если вам так будет легче.

— Ко мне давно так внимательно не относились, — внезапно произнес Рабастан, — хотя, если разобраться, ко мне никто и никогда внимательно не относился.

— Я прекрасно понимаю, — Кетти села на свое место. – Когда люди приходят к психологу в первый раз, они всегда воспринимают процедуру настороженно, а то и несколько агрессивно…

— Я не об этом. Меня действительно никто не замечает. Наверное, и вы обращаете на меня внимание только потому, что мы с вами одни в этой комнате, – с какой-то досадой выпалил он.

— Я знаю, что вы имеете в виду. Давайте поговорим о том, что вы, по вашему мнению, не испытывали достаточного внимания. Почему вы пришли к такому выводу?

— Понимаете, я всю жизнь нахожусь в тени своего старшего брата. Меня никто не замечает. Я вообще сомневаюсь, что окружающие меня люди знают, как меня зовут - Лестрейндж, и все тут. Может, они меня с Руди периодически путают? А родители? Рудольфус то, Рудольфус это. Все разговоры моей семьи со своими знакомыми велись только вокруг Руди. Родители обращали на меня внимание только тогда, когда хотели узнать, а что там у их любимого Руди делается? Сходи, сынок, посмотри. Представляете? Именно так: сынок. Я не помню, чтобы даже собственная мать обращалась ко мне по имени. Да она о своих домовиках знала больше, чем обо мне.

— Домовиках?

— Слугах. Мы их так в семье называем. Слишком домовитые они.

— Руди – это ваш старший брат? – уточнила Кетти, решив перевести разговор со слуг в более подходящее русло.

— Да. Но он меня ненавидит, причем с самого детства.

— Почему вы так думаете?

— Потому что он всегда говорил, что в семье существует две разновидности братьев: старший брат и стукач. Как вы понимаете, под понятие «старший брат» я не подхожу.

— А вы, гм… соответствовали столь нелестной оценке? – осторожно поинтересовалась Кетти.

— Да я всего-то пару раз рассказал отцу, что он с Беллой целуется, ничего больше. И то, он сам виноват! Не надо было ко мне так относиться с самого начала, — Рабастан заметно расслабился, но говорил с закрытыми глазами.

— И что сделал ваш отец?

— Он Руди жениться на этой стерве ненормальной заставил! Я же не думал, что все так повернется.

— Я так понимаю, Руди не был в восторге.

— Еще бы. Да вообще мало кто в восторге. Никто бы, наверное, не захотел иметь такую фурию в своем семейном кругу. Он до сих пор мне напоминает, что это именно я разрушил ему жизнь. Он к Темному Лорду-то пошел, чтобы подальше от жены находиться. Кто ж знал, что она за ним побежит, и у нее планку вообще сорвет.

— А вы тоже как-то связаны с Темным Лордом? – еще один, играющий в эту странную игру, с тоской подумала Кетти. Сиротки, Альбус Дамблдор, Темный Лорд, Снейп. Как-то слишком много темных фигур на этой шахматной доске. Если, конечно, это можно сравнивать с шахматами.

— Конечно, ведь кроме Беллы и Руди, он единственный, кто помнит, что меня зовут Рабастан. Ну, еще Снейп, — недолго подумав, сообщил Лестрейндж. – Но этот козел вообще все знает. Откуда только, непонятно даже Лорду.

— И все же, почему вы думаете, что никто не помнит вашего имени?

— Да потому что даже на суде к нам с Руди обращались вместе, так и говорили: Рабастан и Рудольфус Лестрейндж; а Крауч постоянно недоуменно так смотрел на надпись, словно пытался понять, с каких это пор Рудольфус еще и Рабастаном стал.

— Судили? Вы были за что-то осуждены?

— За компанию, меня судили и посадили за компанию, — Рабастан открыл глаза и мрачно посмотрел на Кетти. – Меня обвинили в нападении на Лонгботтомов, точнее, обвинили Рабастана и Рудольфуса. Когда меня авр… полицейские вязали, то недоумевали, почему Рабастан, а не Рудольфус? Но все равно забрали - мол, какая разница, там разберутся. “А в протоколе напишем, что взяли Р. Лестрейнджа. Не повезло тебе мужик, с фамилией”. Разобрались, называется.

— Вы хотите сказать, что оказались в тюрьме по недоразумению?

— Нет, ну почему же, — возразил Рабастан. – Я много чего совершил, но у Лонгботтомов я не был! Я вообще нигде не был, где Белла развлекалась.

— Почему? – Кетти внимательно разглядывала Лестрейнджа и пыталась понять, как ей к нему относиться. Он признавал, что является преступником, но отрицал свое причастие к преступлению, в котором его обвиняли.

— Потому что я «слишком маленький, неопытный. И вообще, детям нечего делать подле Темного Лорда»! Она, видите ли, помнит, как я прыщи выводил, и не может воспринимать меня по-другому. А ведь мне уже тридцать пять лет!

— Как и Снейпу? – невольно вырвалось у Кетти.

— Вот! Снейпа она никогда ребенком не называла!

— А как она его называла?

— Преимущественно «козел».

— Неудивительно. А вы случайно Сириуса Блэка не знаете?

— Конечно, знаю, — фыркнул Рабастан. – Брат Беллы. Еще одно чудо на родословном древе. Он еще в соседней камере сидел. Так что мы стали как никогда близки. Родственник все же, да еще практически сокамерник. Все жаловался на то, что его никто не любит, и на блох. Я только не понял, ему было жизненно важно, чтобы его блохи любили, что ли? Даже не верится, что этот нытик взорвал целую улицу.

— Сириус Блэк утверждал, что ему позволили держать в камере собаку. Что вы на это скажете?

— Да он сам кобель добрый, но насчет собаки – не знаю, не видел, хотя может быть, какое-то тявканье до меня доносилось. Да, точно кто-то тявкал. Тогда он ныть переставал, наверное, собаку свою успокаивал.

— Понятно. Скажите, мистер Лестрейндж, а как вы перенесли тяготы заключения?

— Нормально, — мужчина пожал плечами. – Меня даже стражи не замечали. Мимо проходили, и все. Хорошо хоть есть давать не забывали. А может, подача еды осуществлялась автоматически? – он задумался.

— Значит, вас больше всего беспокоит тот факт, что вы всегда находитесь в тени своего старшего брата?

— Нет, к этому я привык, сложно не привыкнуть за тридцать пять-то лет. Меня беспокоит, что меня просто никто не замечает. Вообще никто. Думаете, сложно было пойти к Дамблдору и попросить его записать меня сюда? Да как бы не так. Он долго смотрел на меня, морщил лоб, а потом выдал: «Лестрейндж? Ты решил поменять сторону и начать новую жизнь? Не говори ничего, все равно не поверю. Хотя ты как-то изменился. Ты что, похудел?».

— А вы были раньше полным?

— Я? Я никогда не страдал излишком веса. Рудольфус всегда был невысоким и с брюшком, а я — высоким и стройным. Как нас можно было путать?!

— Но в ежедневнике имя написано правильно, — Кетти снова задумалась над тем, каким образом в ее ежедневнике появляются записи, но тут же тряхнула головой и решила больше не задавать себе этих вопросов, чтобы не сойти с ума. Хотя, может, она давно сошла с ума и это все ей кажется?

— Да потому что я его по буквам Дамблдору диктовал. А он так посмотрел на меня и спросил: «Однофамилец? Не повезло. Тяжело вам у нас, поди, с такой фамилией. Я вас не помню. Что вы заканчивали? Вероятно, Дурмстранг?». Я в Хогвартсе учился! – вскинулся он.