Причастные - Скрытая угроза - Страница 116
- Ты давно приехала? - спросил я.
В душе моей творилось черт знает что.
- Сегодня. А какое это имеет значение?
- Не хочу, чтобы Белка узнала.
- Она и не узнает. Пошли ко мне.
- Зачем? - поинтересовался я холодно и настороженно.
Но и в холодности этой, и в настороженности звучала слишком явная нарочитость.
- А ты предпочитаешь разговаривать на улице под дождем?
Верба не отвечала прямо, не уточняла, что именно мы будем делать у нее, только ли разговаривать, все было ясно и так, она уже завела меня. Точнее, я был заведен еще до встречи с ней, а она просто мигом переключила все мои чувства на себя. Она слишком хорошо умела это.
- Но я хотел поехать домой, - последняя вялая попытка сопротивления.
- Ты очень точно выражаешься, писатель. Именно хотел. А теперь уже не хочешь. Пошли, здесь недалеко.
- Ты остановилась в "Бристоле-Кемпинском"?
- Браво! - похвалила она.
- Не слишком-то и трудно было угадать. По-моему, от красивой жизни отказываются только в одном случае - если кончаются деньги.
- Ошибаешься, - сказала Верба. - Жизнь намного сложнее. Даже красивая жизнь, - улыбнулась она этой забавной мысли. - Вот об этом и поговорим.
Но говорить мы начали не сразу, ох, не сразу! Едва преступили порог, Татьяна принялась раздевать меня, я ответил тем же, мы оба тяжело дышали и в какой-то момент, потеряв равновесие, упали на мягкий пушистый ковер, и хотелось кататься по нему вечно, распластываясь, скручиваясь, выгибаясь, замирая и дрожа, смеясь и плача, колотясь в агонии, хотелось раствориться друг в друге и опрокинуть на себя весь мир, заставив его принимать все те же позы, какие придумываем мы, и пусть это не кончается никогда, никогда!..
На самом деле все закончилось очень быстро. Верба, вдоволь накричавшись, нашла спиною диван, запрокинула голову, разметав по покрывалу рыжие пряди, руками по-кошачьи царапая ковер, медленно вытянула ноги, не сводя при этом коленей, и, наконец, открыла глаза. Я сидел на корточках рядом и восторженно наблюдал за ней.
- Какой-то воробьиный секс, - сказала Татьяна, все еще тяжело дыша.
- В каком смысле? - не понял я.
- В смысле, очень быстро.
- Просто мы жутко соскучились друг без друга, - несколько виновато пояснил я.
- Еще бы! - она мечтательно закатила глаза. - Когда мы в последний раз вот так кувыркались с тобою?
- Вот так? - я попытался вспомнить. - Наверно, в девяносто пятом. А потом уже было черт знает что.
- Вот именно: черт знает что, - повторила она с непонятным выражением. - Ты ревновал меня к кому-нибудь?
- Ни разу.
- Молодец. Я тоже. Пошли в душ.
- Ты хочешь продолжить? - удивился я.
- Не знаю, - Верба трогательно пожала плечиками и быстро поднялась.
Пружинистая, спортивная, она казалась удивительно молодой, почти юной в этот момент.
А стоя под тугими теплыми струями вдвоем, мы очень приятно поласкались, но тут же и поняли, что больше всего на свете хотим сесть, покурить и чего-нибудь выпить по чуть-чуть.
Верба натянула свое только что купленное бельишко - эротичное сверх всякой меры, - но тут же и спрятала его под шелковый китайский халат. Для меня тоже халат нашелся, и уже через минуту мы уютно утопали во мшистых креслах и клубах ароматного дыма, а перед каждым из нас зазывно поблескивала янтарная лужица на дне большого пузатого фужера.
- Кажется, - произнес я философски, - жизнь налаживается. Так любит говорить мой друг Олекс Кречет.
- Почему ты вспомнил его? - поинтересовалась Татьяна.
- Не знаю. Звонил ему недавно, спрашивал, что он думает по поводу этой гамбургской истории.
- И что же он тебе поведал?
- Да практически ничего. "Берлинер цайтунг" и та больше рассказала. А Олекс сообщил, что никогда раньше и не слыхал о Семецком. Врет, конечно.
- Разумеется, - улыбнулась Татьяна. - А ты хотел, чтобы он тебе по телефону начал вселенские тайны раскрывать. По этой части у нас только Шактивенанда мастак.
- Оставим Шактивенанду. Надеюсь, в этом номере нас не слушают?
- Нет, - ответила Верба уверенно. - О чем ты хочешь спросить?
- Ты знаешь, что в свой последний приезд в Берлин Семецкий жил именно в этом отеле?
- Он жил именно в этом номере, - уточнила Татьяна, - и даже пил коньяк вот из этого самого бокала.
- О, как! - я вмиг сообразил, на что она намекает. - И вы кувыркались с ним на этом самом ковре.
- Ты почти угадал, - сказала она спокойно. - Мы кувыркались на диване. Но ты же меня никогда и ни к кому не ревнуешь.
Я не сразу нашелся, что ответить. Мог бы, конечно, съязвить, мол, вот, оказывается, что называют теперь сложностями красивой жизни! Но шутить не хотелось, ведь я мгновенно вспомнил пленку, прокрученную мне Тополем, и свое странное ощущение от заочного знакомства с Эльфом. Неужели именно поэтому Семецкий вызвал во мне это сильное и непонятное чувство: ревность, зависть, стремление к конкуренции?..
- Видишь ли, Танюшка, - проговорил я медленно. - К Эльфу я как раз ревновал, но не тебя, а сам не знаю кого: всех сразу, весь мир, самого себ.яs Звучит абсурдно, но ведь это случилось до, и это было очень сильное чувство, хотя я видел Семецкого только на экране телевизора. Я тогда сразу понял, что не хочу видеть его в жизни.
- Вот, вот, Миша. Как только мы получили твою последнюю шифровку, Тополь сразу решил, что к Эльфу должна поехать именно я. "Мистика, - сказал Леня, - исключительно по твоей части. Я в ней ни черта не понимаю".
- Так, значит, это была работа? - я махнул рукой в сторону дивана.
- Не знаю, - задумалась Татьяна. - Семецкий был потрясающий мужчина. Не влюбиться в него могла только снежная королева.
- А разлюбить?
- Ты про Нику? - поняла Верба. - Это совсем другая история. Я сейчас говорю о себе. Эльф был интересен мне во всех отношениях. Но, естественно, это была работа. Ведь именно я в конечном счете доставала эту гребаную взрывчатку для него и его бравых солдат. Мы слишком поздно поняли, что команда Большакова работает уже не на ЧГУ, а на Эльфа. Возможно, оно и к лучшему. Мы хотели, как всегда, наехать на Форманова и Грейва, а получилось, что сработали против Дитмара и кремлевской мафии.
- И что же из всего этого следует?