При Иване Грозном - Страница 1

Было время беды неизбытной [1], время великого страха. Искрутился [2] народ московский страшными делами, что творились на его глазах. С той поры, как стала зима, не проходило дня, чтобы не водили людей на лобное место…

Десятками вершили [3] бояр и их держальников послуживцев [4] заплечные мастера [5]. Много и много всякого безвинно гибло народу. То и дело кликали клич бирючи [6], сзывая людишек на площади смотреть, как казнит Грозный царь своих воров государевых и всех, кто воле его учинился [7] ослушен. То и дело протяжно звонил великий колокол, и народ, словно мутный вал в половодье, лился по улицам. И красила холмы и взлобья площадей неповинная кровь, и темными пятнами мерзла на белом снегу…

Казалось, и свет Божий стал не тот, что прежде: не по времени-поре рано ударили крепкие морозы. Днем туманной пылью застилали они воздух, а вечерами прояснивало и горели кроваво-багряные закатные зори. Ночью на небе со студеной стороны Беломорской светили сполохи [8],и при их свете по улицам носилась на конях безбожная опричня, ходили ватаги невиданных людей. В чудных шубах шерстью вверх, в высоких цветных колпаках, с домрами, гуслями и гудками [9], водили они с собой обученных псов. А иные ехали на подводах с женками в бесовских «харях» [10], и за ними, привязанные на цепях, в перевалку шли грузные медведи. Псы и звери, при въезде на площади, поднимали головы и нюхали воздух, напоенный кровью…

Небывалое творилось на Москве — неведомо откуда собирались эти люди. Только и слышно было, что повсюду: в Новгороде и по всем городам и волостям велено было имать [11] веселых людей, скоморохов, домрачеев, гудочников, а также медведей, и отсылать на великого государя. Но раньше царя опричники тешились с веселыми людишками и зверями. Они врывались в ночное время в избы опальных [12], смертным боем побивали челядь, драли людей медведями… И не чая избыть [13] смертной беды, люди и малые дети метались от зверей из окон, падали наземь, но и тем не спасались: здесь стерегли их острые ножи и топоры опрични…

Перед самым Рождеством Христовым приутихли казни. Зато слышно стало: наехал из Новгорода с великой ватагой скоморохов веселый Суббота Осетр, тот самый, что на софийской стороне, в земщине, бил нещадно и травил медведем дьяка Данилу Бартенева. На многих подводах, каждая о двуконь [14], ехал Суббота со своими людьми, и вместе с ними, на роспусках, важно развалившись, словно родовитые бояре, сидели медведи. Так ехал Суббота Осетр, а наперед его бежали слухи о его кромешных [15] делах, и звали его в народе кромешником и сыроядцем [16]…

Дело было поздно ввечеру, когда прямо с дороги Суббота был отведен в великую палату, где в это время пировал с ближними людьми царь Иван Васильевич. Он сидел на высоком стольце,[17] а кругом великого стола, с ковшами и чарами в руках, тешились бояре и опричня. От многосвещного золотого паникадила, свешанного на цепях с потолка, было светло как днем. Среди палаты бились двое мужиков, и царь не отрывал от них горящего взора своих орлиных очей…

Афонька Вяземский [18] ввел к царю новгородского вожака медведей и скоморохов. Он поставил его у входа, а сам пошел и сел за столом на лавку.

Вот царь, видно натешившись, махнул рукой бойцам, и они проворно выбежали из палаты. Взор Ивана Васильевича скользнул по пирующим и перешел на Субботу. Тот рухнул на колени и земно ударил челом [19] и раз, и другой, и третий. В последний раз он припал к земле и в ожидании царского слова не поднимал головы.

— Поднимите его! — услыхал скоморох тихий, шелестящий голос.

Страшный удар в бок чьей-то ноги заставил наскоро вскинуться Субботу. Он поднялся и с удивлением осмотрелся: прямо перед ним стоял молодец писаной красоты, в парчовом роспашне [20] с алмазными пуговицами. Уперев руки в бока, он смотрел на него, как на пса, забежавшего в неугожее [21] место.

В то же время злой скрипучий смех послышался с высокого стольца. Царь откинул голову назад, и острая седая борода его тряслась, и сверкали каменья на островерхой шапке.

Дружным громким смехом ответно грянула на смех Ивана Васильевича вся палата, а сам милостивец и добродей скомороха, князь Афанасий Иванович Вяземский, закатывался пуще всех.

— Кто еси ты, человече? — всё еще смеясь, обратился царь к Субботе. — Какой земли и почто прибыл?

Новгородец опять упал на колени, но не бил челом, опасливо посматривая на стоящего рядом молодца. Тот тоже смотрел на него и улыбался.

Вяземский подошел к царскому стольцу, ударил челом и стал что-то тихо сказывать царю. Иван Васильевич слушал, пристально глядя на Субботу, а потом, указывая на него посохом, что-то молвил. Тогда Афонька приблизился к скомороху и с поклоном сказал ему громко, на всю палату:

— Суббота-ста! Указал тебе великий царь тешить его милость весельем скоморошьим со игрецы и медведи!

Обрадовался скоморох, заторопился. Он знал, — всего можно было ждать от Грозного царя: можно было, на место потехи, угодить в яму [22], а то и хуже. Бросился он на крыльцо, оттуда к своей ватаге, и через малое время вернулся с нею вместе. И ввалилась в просторную палату скоморошья челядь. Заскакали тонконогие козы, зазвенели гусельные струны под перстами слепцов, заиграли гудки и сопелки, и под гусельный звон заплясали с ревом грузные медведи. Ходуном заходили на столе чеканные кубки и братины [23].

Что дальше, то больше разгоралась потеха. По знаку поводырей, начали звери бороться и тягаться один с другим, а потом и с людьми. Откуда ни возьмись, явились два дюжие мужика в красных рубахах и схватились с самым большим медведем. Они легко одолели его и раз и другой — зверь поддавался. Но вот, падая, он задел головой за угол изразчатой печи и разозлился. Не успел подбежать поводырь, как он уж подмял одного из борцов под себя, и через малое время того замертво вынесли из палаты. А царь, не отрывая глаз, любовался на потеху и смеялся, тряся своей острой бородою.

Но вот повелел он честить зверей пенником и медом. Подали огромные золоченые братины. Брали их медведи в обе лапы и, сопя, выпивали одним духом, а выпив, становились пред царем и кланялись земно. А тут пременили черед потехи: Суббота посадил самого большого медведя за стол на большое место и, по слову Грозного, все стали подходить к нему, выпивали почестную [24] чашу и кланялись зверю.