Превращение Локоткова - Страница 35
Часа через два, вдоволь напарившись, нахлеставшись березовым веником, напившись холодного квасу, он выходит, легкий, на улицу, и садится на лавку перед палисадником. Скоро к нему подбегает чистый, вымытый Вадик, и садится рядом.
— Вот Буско идет, — говорит Вадик. — Он утром мышку поймал.
— Ты видел?
— Мне мама сказала.
— Аха…
— А ты, папка, Анитипиных знаешь?
— У речки живут?
— Аха… У них петух клевачий.
— Что, клевал тебя?
— Не, он Верку, из нашей группы, клевал.
— Аха…
Открывается дверь дома напротив, выходит на крыльцо сосед Алешка, механизатор.
— Львовичу-у! С легким паром, что ли?
— Привет, Алексей. Спасибо, спасибо, Алексей.
— Ты сцепление-то у Андрюхиного комбайна делал? Курсант-то нарушил?
— Ну их к черту! — опять сердится Валерий Львович. — Почему они должны ломать, эти районщики, а мы — делай? Они ведь работу-то нам не оплачивают!
— Хе-хе-хе… Они тебе премию выпишут! Хе-хе-хе…
— Жди, выпишут…
— Сегодня, слышь-ко, говорят, хек в магазин привозили! Твоя купила? Моя опоздала…
— Я не знаю, не спрашивал.
— Ну, да столовским-то все равно, наверно, досталось! Поделился бы, а?
— Посылай свою, пускай сами договариваются, ну их к шуту…
— А в баньку-то, Львович, один теперь ходишь? Хе-хе-хе…
— Она ведь у меня в положении…
— Ну, а я че и говорю! Хе-хе-хе…
Темнеет небо, пустеет улица, а Валерий Львович все сидит на лавочке. Вадик перебирается к нему на колени, и спит, посвистывая носиком. Слух и зрение Локоткова обостряются, ни одно движение, ни один шорох не пройдут мимо его внимания. И вот от реки поднимается высокая, худая, нескладная фигура. Это учитель физики Борис Семенович идет домой с рыбалки. Путь его лежит в стороне от лавочки локотковского дома, и Валерий Львович не может окликнуть его — боится разбудить сынишку. Да и о чем им говорить? Наконец учитель сам по белой рубашке замечает его, — машет рукой, хрипит что-то невнятно, и удаляется своей дорогой. И на душе у Локоткова снова делается больно, тяжело.
Слезы ненависти, бессилия что-то изменить подкатывают к горлу; Локотков трясет и крутит головой. Проклятая судьба, как ни успокаивай себя размышлениями о простоте и покое здешней жизни! Стоило любить науку, лезть вон из шкуры, превозмогая всяческую боль, чтобы теперь тратить время на разговоры, завезли ли рыбу в сельповский магазин!..
Таня в открытое окно зовет его домой, — он отвечает ей хриплым тягучим мыком. Она замолкает — знает, что в такие минуты мужа лучше не тревожить.
Ничего. Кто сказал, что все потеряно? Конечно, с ним самим завязано накрепко, навсегда, и никуда теперь не денешься. Но растет ведь Вадик, и вот еще кто-то должен появиться… Дети — вот последний и единственный шанс вернуться. Надо только научить их любить Историю так, как когда-то любил сам. Дальше — пусть идут своим путем. Он будет сбоку, сзади — рядом. Он подстрахует, подскажет, остановит в нужный момент. Он еще отыграет его, свой шанс.
Он еще придет к ним, и покажет, чего стоит.
Пускай не сам.
В конце концов, это не главное.