Превращение Локоткова - Страница 32

Однако Костя, как многие деревенские дурачки, был и не так прост: со звериной, первобытной хитростью он шнырял за людьми туда-сюда, выслеживал их и очень радовался, если заставал кого-то за нехорошим делом. Особенно доставалось от него любовничающим парам. Когда они ночами возвращались из укромных мест домой — темнота гукала, шуршала, с детскими всхлипываниями катилась следом за ними. Бегущий сзади Костя Шубин — толстый, задыхающийся от бега, с короткими ногами-бочоночками, он своим курлыканьем жаловался тьме, земле, воде, тропке, окружным кустам и могущим его услыхать людям, что не может догнать быстроногих грешников.

Иногда его самого одолевало любовное томление: тогда он гонялся за бабами по ферме, всяко задевал их; трогал и похрипывал: «Мя-ахка-а!.. Ма-аинька-а!..» Доярки, в большинстве пожилые женщины, отмахивались от него, валяли в соломе, балуясь. Умей он рассказывать — многие рябининские тайны стали бы известны. Но дар связной речи был отнят у Кости природой, и за это все его выслеживания сходили ему с рук. Безумная мать, совсем остервенев, пробовала было одно время посылать его «в кусочки», нищенствовать, — тогда к ней ходил сам председатель сельсовета и грозил услать в психолечебницу навсегда, если такое еще повторится. Как ни странно, старуха все поняла, и с сумой из худого мешка Костя в селе больше не появлялся.

Возле избы Веры Даниловны Костя стал показываться в последнее время чаще, чем прежде. Объяснялось это тем, что щенок Тобка, вырвавшись с наступлением лета на улицу, стал Костиным вернейшим адъютантом и никуда не отпускал его одного. Урод аккуратно, три раза в день, приводил кобелька к хозяйке покормиться, кормился сам, а на ночь или оставался здесь, или уходил вместе с песиком по своим делам. Когда он оставался, оии с Верой Даниловной беседовали или на крылечке, или на кухне, и Локоткову было забавно наблюдать за ними.

— Мать-та где, Костя? Мамка-та че делат?

— Хебом уса-а!..

— За хлебом ушла? Не ври-ко. За хлебом она еще позавчерась ходила. Поди-ко, дома теперь сидит?

— Си-и-ит! — беззаботно махал ручкой Костя.

— Не пускат?

— У-м! — он вертел большой головой.

— Надо тебе жениться, Костя! — толковала хозяйка. — Баба-то, она в обиду, поди-ко, не даст!

Костя пыжился, выгибал грудь и пальцами манил Веру Даниловну, чтобы она нагнулась.

Затем расстегивал старую курточку и тихонько, чтобы видела только она, показывал ей приколотую изнутри медаль: «Почетному донору».

— О-о, дак ты у нас герой! Гли-ко, какая у него награда. За такого молодца всякая пойдет. А ты не сватался еще не ходил?

— Ма-аинька! Мя-ахка-а!..

Вера Даниловна добродушно посмеивалась.

Но вот хозяйка уехала, и ее заботу о дурачке принял на себя постоялец. Он кормил его и Тобку — тем же, чем питался сам, пускал Костю ночевать в чулан. Правда, и тот, и щенок очень рано просыпались и уходили, будя Локоткова и чиня лишнее беспокойство. Однако — Бог с ними, было бы на кого обижаться! Он и смотрел на них обоих поначалу просто как на докучную помеху существованию. Вечерами они вдвоем с Костей сидели на крыльце, а Тобка внизу вел свою собачью жизнь: тявкал, бегал туда-сюда, валялся и рыл землю. Карлик на первых порах настороженно относился к Локоткову, и лишь только тот выходил на улицу — отсаживался подальше и сопел, моргая тупыми глазами дурака. Но понемногу привык и иногда даже вступал в разговор. Замечал, например, какой-нибудь непорядок и кричал, указывая на него, Валерию Львовичу:

— Пуха!

— Плохо, Костя, плохо…

Иногда Костей овладевало игривое настроение, и тогда он шутил, всякий раз одинаково. Топал ногой и шумел на Тобку:

— Пухой! Пухой!

При этом очень смеялся, растягивая большой рот.

Заботы о собаке и Косте Шубине тяготили, в-общем, Валерия Львовича, и он мечтал, чтобы скорее приехала хозяйка и освободила его от всего этого. Но вот карлик не пришел однажды вечером, и Валерий Львович высидел весь вечер один на крыльце. Сначала думал, что отдохнет наконец-то от ненужных никому элементов. Однако чем дольше сидел — тем более ему становилось скучно, одиноко, тревожно. Полезла в голову всякая нехорошая всячина. Он пожалел тогда впервые, что рядом нет ни Кости, ни Тобки. Уснул тоже тяжело, и среди других мыслей было: куда они задевались, почему не пришли вечером?

Они не пришли и назавтра, не появлялись целый день. К вечеру Локоткова охватили страх и тревога за этих совершенно случайных в его жизни существ. Тем более, что полгода назад — он и за знакомых-то так не переживал бы! Он совсем не спал в ту ночь, а только бродил возле дома или напряженно сидел на крыльце, всматриваясь в темноту, оглядываясь на каждый шорох. Утром Локотков отправился к избе, где жила Костина мать, долго стучался, однако ему никто не отозвался, не открыл, хоть и слышно было, что внутри кто-то есть. Едва ли стоило предполагать, что карлик там, в избе, — тогда Тобка или бегал бы около, или вернулся бы домой. Валерий Львович пошел по улицам села и, если встречал возле домов людей — подходил и спрашивал про уродца и про щенка. Но никто их не видел вот уже два дня. Локотков отправился домой. Подремав немного и переждав дневную жару, он вечером снова вышел на поиски. На этом своем пути он встретил шофершу с молоковозки Таню, идущую с работы, и тоже спросил ее, не знает ли, куда мог запропасть Костя Шубин?

— Кто его знает! — устало сказала она. — Костя такой, везде может оказаться. Какое у него соображение… Вы подождите, я сейчас умоюсь, переоденусь, вместе пойдем поищем, я здешние места все-таки лучше знаю.

В ожидании Тани он сидел возле ее дома на лавочке и разговаривал с отцом, Васей Палилком, токарем из совхозных мастерских. Они как-то познакомились на рыбалке. Вася был выпивши и утомил Валерия Львовича множеством своих предположений насчет исчезновения Кости и Тобки. Даже собрался идти тоже искать их, но вышедшая Таня пресекла такие попытки:

— Если выпил, сиди спокойно и не прыгай. Идемте, Валерий Львович!

Она надела платье, и фигурка ее была куда как ладненька!.. Локотков отметил это, несмотря на свои заботы. Даже покряхтел чуток: э-кха, в сорок ли лет мечтать о такой…

Они обошли берег, покрикивая и подзывая Тобку. Заглянули в несколько брошенных изб, обследовали развалины бывшей совхозной конюшни. Не нашли никого и горестно перегланулись.

— Надо сходить на карьер, — сказала Таня. — Там брали когда-то глину для кирпичного завода и оставили сторожевую будку. Когда мы были маленькие, Костя любил бегать туда с нами. Только это довольно далеко. Вы не устали, нет?

Да, идти до карьера оказалось далековато! Целый час они добирались до него по заброшенной, ухабистой лежневке. Вышли — Локотков увидал огромную яму, будку с распахнутой дверью, около — обрывки ржавых тросов, железки, деревянная бочка из-под солидола… «Тобка-а!» — крикнул он.

Сначала раздалось неистовое тявканье, — затем из двери выскочил щенок и, захлебываясь от визга, бросился к Тане и Локоткову. Последние метры он прополз на животе, потом перевалился на спину. Они, обрадованные, стали наперебой его гладить и давали кусать свои руки.

— Где Костя, Тобик? — спросил Валерий Львович. Песик униженно заскулил. Локотков поднялся и пошел к будке.

Костя Шубин лежал в дальнем углу загаженной будки и тоже негромко поскуливал: «У-у… У-у-у…» Завидев Локоткова, он вскинулся, хотел, видно, отползти куда-то, но не смог, и слабо сказал, показывая на него:

— Пухой, пухой…

Взгляд у Кости был горячий. «Смотрите, что это с ним, неладно, видать…» — сказала сади Таня. Подошла сзади Таня. Подошла к Косте и дала ему руку. Он приложил ее к своей щеке. «Ну-ка ляг, Костенька. Валерий Львович, держите его, он совсем горячий». Локотков приблизился, был он слегка растерян: с одной стороны, доволен, что поиски их увенчались успехом, с другой — страшился почему-то карлика, увиденного в странной ситуации. Дотронулся до лба его — Костя снова дернулся, просипел: «Пухой…» Но он был явно болен, это стало ясно. Таня осторожно гладила его. Коснулась правой ноги — послышался слабый крик, и она едва успела увернуться от метнувшихся к ее лицу ногтей.