Престолы, Господства - Страница 12

— Не знаю, там ли Бантер… — начала было Харриет, но Бантер, хорошо знавший её светлость, позаботился заблаговременно исчезнуть. Леди Северн сделала быстрый осмотр. Несмотря на неловкость, Харриет, которая до этого никогда не была в этой комнате, также осмотрелась.

— Меня всегда интересовало, есть ли у этого человека хоть какая-то личная жизнь, — сказала леди Северн. — Кто на всех этих фотографиях? Его жёны и родственники?

— Думаю, это братья и сёстры. У него их шесть, включая Мередита.

— Ваш дворецкий? А он женат? О да, вот он с тремя детьми. Что с ними стало?

— Полагаю, также работают слугами.

— Кто сделал все эти фотографии Питера?

— Бантер. Фотография — его хобби.

— Казалось бы, он видит Питера достаточно и без восьми фотографий. Наверное, это просто своего рода мания. Жаль, что Питер не очень красив — девочкам придётся трудно. Кто живёт на этом этаже? Лакей? Тот смазливый молодой человек? Следи за ним повнимательнее. Человеческая натура — это человеческая натура. А две другие девицы вместе? Ну, всё равно следи за ними. Гардеробная могла быть и хуже… Надеюсь, твой повар не использует этот электрокамин. В своё время повара не видели настоящей роскоши и дорогого электричества… Что собираетесь сделать с теми двумя комнатами?

— Не знаю, — глубокомысленно произнесла Харриет. — Мы могли бы держать там кроликов, как вы считаете?

— Кролики? — вскричала леди Северн в большой тревоге. — Боже, деточка, выбрось это из головы: все эти четвёрки и пятёрки близнецов — в этом есть что-то вульгарное. Заставляет мужчину чувствовать себя дураком. Такие вещи нужно оставлять для зоологических садов. Даже не мечтай о кроликах. С подсознанием шутить опасно. И не думай ни о чем, чего не хотела бы иметь. Мне наплевать, что говорит Денвер или Питер. Мужчины — во многом фарисеи и всегда оставляют нести тяжёлое бремя женщинам. Стая глупых павлинов! Уж я-то знаю. У меня были муж, три сына, два внука и больше любовников, чем известно большинству, и между всеми ними ни на полпенса разницы. — Она резко замолчала. — Я хочу чаю.

В гостиной они обнаружили не только чай, но и Питера, который выглядел, как провинившийся школьник:

— Дорогая леди Северн, — в его голосе слышалось нехорошее предчувствие.

— Пф! — выдохнула леди Северн. — Я приехала посмотреть и осталась на чай. Мне понравилась твоя жена. Она меня не боится. Ты хорошо о ней заботишься? Ты выглядишь отвратительно самодовольным, и лицо располнело. Надеюсь, ты не высасываешь из неё все соки. Ненавижу мужей, которые так поступают. Садись.

— Да, крёстная…

(Таким образом, всё-таки в карете-тыкве действительно оказалась фея-крёстная…)

Харриет разливала чай, в то время как Питер начал длинную серию вопросов об обширной семье леди Северн и знакомых до третьего и четвёртого поколений, [46] включая поколения её кошек. Казалось, он был полон решимости удерживать беседу на территории противника и под сэндвичи с огурцом, и под пирог с фруктами, и под принесённый новый чайник.

Но в конечном счёте он всё же совершил стратегическую ошибку:

— Очень приятно видеть вас здесь, крёстная. Вы одобряете дом?

— На несколько лет вам его хватит, — любезно сказала леди Северн. — Как собираетесь назвать детей?

— Матфей, Марк, Лука и Иоанн, [47] — сказал Питер, стараясь не смотреть графине в глаза. — Емима, Кассия и Керенгаппух. [48] После этого мы перейдём к девяти музам и царям Израиля и Иудеи. А затем есть ещё главные и второстепенные пророки и одиннадцать тысяч девственниц Кёльна. Ваша карета ждёт, крёстная, и лошади простудятся.

— Очень хорошо, — сказал стервятник. — И не старайся улыбаться мне и хлопать ресницами — не сработает. С тех пор, как какой-то идиот сказал, что у тебя есть обаяние, ты пытаешься его проявить. Не надо. Это глупо, впустую тратишь на меня время. Ты не мой белобрысый мальчик.

— Разве нет? — удивилась Харриет. — А у меня сложилось впечатление, что да.

— Мне очень жаль, — сказал Питер. — Я знал, что нам однажды придётся прыгнуть через этот обруч, но никогда не предполагал, что она явится лично. Она никогда не выезжает ради других. Должно быть, испытывала невыносимые муки любопытства в течение последних трёх месяцев. Во время свадьбы она, к счастью, оказалась прикована к постели в Девоне. Она действительно была так ужасна с тобой?

— Нет. Ничего не имею против неё.

— А я имею. Только что перенёс самый ужасный разнос в своей жизни, когда голова всунута в окно кареты, а всё остальное под дождём. Тщеславный, эгоистичный, невротический, никогда и рукой не пошевелил ни для чего, женился на девочке вдвое сильнее меня духом и ждёт, что она будет сидеть без дела и держать меня за ручку. Родился с серебряной ложкой во рту, и всё, что смог сделать, это размахивать ею направо и налево и принимать напыщенные позы. А этот проклятый дурень-лакей стоял при этом, ожидая, чтобы подать накидку, но не посмел укрыть ею мой круп. Стоит ли прострела или пояснично-крестцового радикулита возможность прослушать лекцию под дождём?

— Думаю, даже блуждающей почки, моя прелесть.

— Не смейся надо мной, Харриет, моё чувство собственного достоинства не выдержит. Этого ещё мало. Если бы ещё я был красив! У нудного Аполлона был, по крайней мере, ряд черт, которыми можно гордиться, но я-то почему должен задирать нос… или хвост, я не расслышал и не посмел переспросить. [49] Я редко видел крёстную в такой прекрасной форме; должно быть, она показалась тебе в высшей степени экстраординарной. Фактически, она сказала мне, что да.

— Она считает, что мои брови забавны.

— О, это всё объясняет. Мои были для неё печальным разочарованием. Фактически, я никогда не спрашивал, как ты смогла примириться с такими бледными и жидкими бровями, как мои.

— Не слабая канара, а амброзия, [50] — сказала Харриет, серьёзно посмотрев на него.

— Разве мы уже не отыграли эту цитату? И не относилась ли она к чему-то более глубокому? [51] — спросил он, улыбаясь.

— Возможно. Тогда твои брови должны быть далёкими Бермудами. [52]

Были, конечно, и собственные друзья: несколько женщин с верным сердцем, которые не покинули корабль и в лихие времена, и множество литературных знакомых, которые приезжали выразить восхищение домом и проявляли явное любопытство к тому, как ей удаётся приспособиться к новым условиям. С такими было просто, и Питер был очень мил с ними всеми — кроме одного отталкивающего молодого романиста, который тонко иронизировал над тиражами Харриет и положил непогашенный окурок на шератоновский столик. Он в спешке ретировался, почувствовав сгустившуюся атмосферу. Заходил Драммонд-Тейберс, приведя с собой сэра Джуда Ширмана, который владел тремя театрами и с доброжелательным интересом спросил у Харриет, не подумывает ли она написать когда-нибудь что-нибудь для сцены. «Нет, боюсь, что нет. Боюсь, стремление не быть мелодраматичной заставило мои мысли не быть драматическими, tout court». [53]

— Ну, роман может быть очень хорошим романом и при этом прекрасной основой для пьесы, — сказал он. — Просто иногда читаешь что-то и понимаешь, что оно, ну, в общем, сценическое, легко адаптируемое.

— О, я знаю, что вы имеете в виду, — сказала Харриет. — Или, по крайней мере, со мной часто наоборот. Иногда видишь пьесы, которые, кажется, просто вышли из романов. Вы видели в прошлом месяце «Высокое собрание» [54] в Кембриджском театре?