Прекрасны лица спящих - Страница 2
О будущем думал безбоязненно: что будет, то и будет! Довольно, дескать, и забот дня сего. Подспудно ожидал, видимо, знака, толчка извне, сигнала, что ли, когда понадобится «проснуться», активизироваться и с присущей ему туповатой добросовестностью «взяться за дело».
И вот не этого ли рода вещь и случилась нынче-то у табачных ларьков?!
Дома он вымыл с мылом припахивающие бомжихой руки, переоделся и, подсев к телефону, впервые за придольскую подпольную жизнь произвел – пускай пока так – нечто наподобие выхода в свет, попытку приступания «к делу»: попробовал выяснить месторасположение городской станции скорой медицинской помощи.
Тем паче, что в глубине души не верил, что попытка может оказаться удачной.
Дверь с обозначеньем учреждения на табличке была заперта, и для попаданья в здание потребовалось идти сквозь пристроенный к нему гараж.
В гараже было просторно, мрачно и промозгло-сыро. Пахло влажным железом, бензином и гашеной известью из-за приоткрытой туалетной двери. У входа в тамбурок, ведущий к станции, урчал серенький, похожий на вчерашний РАФ, а слева, в глубине, над смотровою ямой желтел в полумгле кургузый нахохленный «уазик».
Людей в гараже не было, зато на первом этаже ходили по коридору женщины в белых халатах и мужчины в халатах и без, которые, не обращая на Чупахина ни малейшего внимания, останавливались вдвоем либо втроем, переговаривалисъ и смеялись, а на вопрос о начальстве небрежно махали рукой куда-то «туда», наверх.
Отыскав наконец на третьем этаже главный кабинет, Чупахин коротко постучал и, веселея от подзабытого волнения, ткнул тремя пальцами в черный новенький кожзаменитель.
– Можно? Я прошу прощения... э-э... разрешите?
Начиналась старая, навязшая в зубах игра. Полноватый, «солидный» и внушающий «серьез отношений» мужчина одних с Чупахиным лет, восседающий за столом, едва приметно кивнул в ответ, однако же ни взглядом, ни жестом не предлагая ему, как водится, «проходить», «присаживаться» и, как было бы еще лет десять назад, «минуточку обождать». Соединив внизу отяжелевшие руки, Чупахин стоял у двери.
– Тэк-с, – чакнула на рычаг трубка. По Чупахину без церемоний прошлись цопенькие ледяные глаза. – Ну что такое? Что у вас? Вы кто?
И, забывая о ненужном посетителе, занятой, загруженный руководящей работой человек ушел в себя, в вызванные, вероятно, телефонным разговором мысли.
– Я по трудоустройству, – сказал Чупахин, а затем, «сглотнув отвращенье», повременив, прибавил необходимые поясняющие слова.
Будущий (его), быть может, начальник оглядел его снизу вверх.
– Ну и? – побудил Чупахина, внезапно завершив разом и осмотр, и мысль.
Тот повторил про трудоустройство и, сокращенно, поясняющие слова.
– Уг-гум-м... – не без насмешки, но поощряюще, старшебратски молвил хозяин кабинета. – Поработать у нас желаете? Что ж, проходите, присаживайтесь... Похвально, похвально, молодой человек!
Чупахин сел в креслице против стола и поблагодарил.
– Да за что спасибо-то, голубок?! – заулыбался хозяин кабинета пововсе уж отечески. – Не за что пока что, мил человек.
– За «молодого человека», – не опуская глаз, отвечал Чупахин тоже как бы простодушно. – Давненько меня... Просто-таки польстили старику.
Тут и было, наверное, самое тонкое место. Волосок. Быть или не быть Чупахину. То самое, из-за чего так неважнецки складывалось сплошь и рядом с этими ребятами дело. В тусклых сереньких глазках вспыхнула голубая молния...
Но то ли санитары придольской «скорой помощи» требовались не на шутку, то ли обижаться на такого – никакого – Чупахина сочтено было ниже маршрута птиц высокого полета, но только нехорошая пауза повисела-повисела в кабинете и истекла.
– Ну уж старику! – хмыкнул хозяин, уводя взгляд и благоразумно отступая на расхоженную тропу общежитейских тем и интонаций. – Ну сколько вам? Тридцать девять? Сорок? Сорок два?
– Сорок восемь, – сказал Чупахин.
По мгновенной застылости в пухлявых щеках он понял, вернее, утвердился в догадке, что перед ним ровесник, годок, – а сие обстоятельство искони ощущалось едва ль не как кровное родство. Эдакий еще один затерянный однополчанин из врозь бредущего тылами полка... Он угадывал, каждый раз угадывал их без радости, без любви и желанья сводить знакомства, но всегда обезоруживаясь и слабея.
– Трудовая с собой?
Вот и все, почувствовал Чупахин. Жребий брошен. Судьба решена. До какого б самоотчуждения ни довел себя добычею благ временной его брат, невидимый прежде сошагатель, как ни подминал, ни крошил, выживая, душу, у него теперь тоже – сорок восемь! – не достанет духу указать Чупахину на дверь.
Начальник-то начальник, но и человек ведь!
Глянцевито-беленькие с неразвитыми ноготками пальчики «брата» перебирали, листая и отлистывая вспять, месяцы и годы неприлично пухлой трудовой его книжки, а сам он, Чупахин, как-то разом выдохнувшись, с сокрушеньем признавался себе – да-да, увы, и в кой раз он ошибся, предполагая, что перетерпленные смерти, больницы и депрессивные западания добавят ему терпимости и великодушия... Увы! Ничуть, оказывается, не бывало! Ни на чуть-чуть.
– Да, – отдавая документ, кивнул брат и будущий начальник, – производит впечатленье, хочу сказать... Даже, это самое, и поучилися...
– Ага, – подхватил Чупахин, – чему-нибудь и как-нибудь! (Для поддержания диалога.)
– И от нас уйдете, не правда ли? – годок и начальник по-свойски, покамест коротко – хе-хе! – хохотнул и – т-рум-п-п... – постучал пальчиками по столу. – Но нас это не пугает! Текучка кадров, понимаешь! Время такое... Чтоб ему...
Чупахин сунул трудовую в карман и ждал дальнейших распоряжений.
– Ну лады, Конст...тин Тимофеич! Беру! – впрочем, вяло, тоже, вероятно, устав, подытожил начальник. – Но, – указательный палец вверх, – пре-дуп-реж-даю! Кровь, моча, рвотные массы... Салоны в машинах придется мыть... И ежли я тебе две ставки положу... потом, когда тряпку держать научишься, деньги смешные... для мужика-то! – И не удержался: – Для бородатого-то...
«А может, уйти все ж таки?» – шмыгнула у Чупахина искушающая мысль.
Моча, кровь... Контакты... Улыбаться надо не надо... Речи пьяные... Сон неизвестно среди чего... Советы...
Но он не ушел, Чупахин. В воображении замерцал, зазыбился у него силуэт женщины, соответствующей его нежности своим строением. Склоняя на грудь аккуратно причесанную головку, она медленно-медленно, как при съемке рапидом, отворачивалась от него, собираясь без упрека, понимающе-горько исчезать.
– Ну так что же, голубок? – поднимаясь и не протягивая руки, с веселой насмешливостью вопрошал опять воротившийся в свою нишу недавний брат. – Будем работать санитаром на «скорой помощи» или уж не будем? Э-э... Ну?!
– Будем! – тоже вставая, отвечал Чупахин с отвратительной – он чувствовал – солдатской улыбкой. – Спасибо огромное за такое ваше внимание!
Главврач глянул было внимательней: всерьез или издевается Чупахин, – но (и поднадоело, и плевать) махнул, фигурально выражаясь, на все это вместе рукою. К нему в полном объеме возвращалась прежняя ответственно-усталая повадка.
– Лады! – опустился он за стол. – Иди, голубь, к старшему фельдшеру, тамо график составляют как раз... Скажи, чтоб поставили... Я, скажи, велел.
Горячая была.
Приняв душ, Чупахин намешал в кипятке дешевенького кофе и, вытащив из ящика рябые от правки листы на скрепочке, возлег с ними на тахту, намереваясь, как он это называл, «поработать». Надеялся заглушить горький осадок от столь внезапного, потрясшего слабые его нервы трудоустройства.