Прекрасная тьма - Страница 5

Стоило мне увидеть эту дорогу, как зазвучала наша песня. Звуки музыки наполнили «Вольво», будто я включил радио. Та же песня, те же слова. За последние два месяца ничего не изменилось, песня звучала постоянно: когда я включал айпод, смотрел в потолок или перечитывал комиксы о Серебряном Серфере. «Семнадцать лун». Эта песня преследовала меня. Я попытался отключить радиоприемник, но ничего не вышло. Теперь знакомая мелодия доносилась не из колонок, а просто звучала у меня в голове, как будто кто-то пел ее, используя кельтинг.

Музыка оборвалась. Я считал, что такие вещи лучше не игнорировать, но, с другой стороны, прекрасно знал, что ответит Лена, стоит мне попытаться заговорить с ней об этом.

— Это просто песня, — говорила она тоном, не терпящим возражений, — она ничего не значит.

— Ничего не значит?! Как и «Шестнадцать лун»? Это же песня о нас!

На самом деле она все понимала, но ни в какую не признавала этого. В любом случае, если я заводил такие разговоры, Лена моментально переходила из защиты в нападение:

— Хочешь сказать — обо мне?! И Тьма, и Свет?! О том, превращусь ли я в Сэрафину и сотру тебя в порошок?! Если ты уже решил, что я выберу Тьму, почему бы тебе не сказать об этом прямо?

Сначала я говорил ей в ответ какую-нибудь глупость, просто чтобы сменить тему, а потом понял, что лучше вообще молчать, и с тех пор мы не говорили о песне, звучащей в голове не только у меня, но и у нее.

Должно быть, эта песня рассказывала о дне, когда Лена объявит себя и навсегда уйдет либо в Свет, либо во Тьму. Это могло означать лишь одно: ее не объявили. Пока не объявили. Золотой, если скажешь «да», зеленый, если скажешь «нет»? Я знал, о чем говорилось в песне — золотые глаза темных чародеев или зеленые глаза светлых. С той самой ночи, когда Лене исполнилось шестнадцать лет, с ее шестнадцатой луны, я пытался убедить себя в том, что все закончилось, что Лене не придется быть объявленной, что она — исключение из правил. Почему бы и нет, если она исключительна абсолютно во всем?

Но есть такие правила, из которых исключений не бывает, и «Семнадцать лун» служили тому доказательством. «Шестнадцать лун» я впервые услышал за несколько месяцев до дня рождения Лены, и эта песня послужила предвестником того, что случилось впоследствии. Теперь текст песни изменился, и я столкнулся с еще одним зловещим пророчеством. Лена должна была сделать выбор, но пока ей это не удалось. В этих песнях всегда скрывалась истина, по крайней мере, до сих пор.

Мне не хотелось думать обо всем этом. Дорога пошла в гору, уже виднелись ворота поместья Равенвудов, но даже в громком шуршании шин по гравию мне слышалось предсказание неизбежного. Если «Семнадцать лун» все-таки наступят, значит, все было зря, в том числе и смерть Мэкона.

Лене все равно придется объявить себя светлой или темной и навсегда решить свою судьбу. Для чародеев пути назад не существовало — однажды встав на ту или иную сторону, они уже не могли ничего изменить. А стоит ей сделать выбор, как половина ее семьи умрет. Светлые или темные — в проклятье говорится, что выживет только одна сторона.

Но в этой семье на протяжении многих поколений никто не обладал свободой выбора. Когда кому-то из них исполнялось шестнадцать лет, их просто объявляли светлыми или темными, так как же Лена сможет принять такое решение самостоятельно?

Единственное, о чем она мечтала всю свою сознательную жизнь — иметь право самой выбрать свой путь. Вселенная сыграла с ней злую шутку, предоставив ей такую возможность.

Я остановился у ворот, выключил двигатель и, прикрыв глаза, погрузился в воспоминания — нарастающая паника, видения, сны, наша песня. На этот раз рядом не будет Мэкона, и никто не сможет гарантировать нашей истории счастливый конец. Беда неумолимо надвигается, и теперь нам не на кого рассчитывать, кроме самих себя.

Я остановился перед домом Равенвудов. Лена сидела на пришедшей в упадок веранде и ждала меня. На ней была старая рубашка, джинсы и поношенные кеды «Чак Тейлор». На секунду мне показалось, что время вернулось обратно месяца на три и сегодня самый обычный день. Но поверх рубашки Лена надела жилетку в тонкую полоску, которую носил Мэкон. С его смертью в Равенвуде все изменилось. Равенвуд без Мэкона — это как Гэтлинская библиотека без Мэриан, ее бессменного библиотекаря, или ДАР без преданнейшей из «Дочерей американской революции» миссис Линкольн.

Или как кабинет моих родителей без мамы.

С каждым приездом Равенвуд выглядел все более заброшенным. Я смотрел на аллею плакучих ив и удивлялся, как быстро сад пришел в запустение. Цветы на клумбах из последних сил боролись за каждый кусочек сухой земли. Такие же цветы Эмма тщетно пыталась научить меня сажать, когда я был маленький. В тени магнолий гиацинты росли вперемешку с гибискусом, гелиотропы почти выжили незабудки. Повсюду царил хаос, казалось, что даже сад оплакивает смерть Мэкона.

Кстати, возможно, так оно и есть: у поместья Равенвудов своя, особенная душа, а чем сад хуже? Да и тяжесть, которая легла на плечи Лены, ее чувство вины лишь ухудшали ситуацию. Дом отражал ее настроение, точно так же, как раньше он следовал каждому изменению душевного состояния Мэкона.

После его смерти Равенвуд достался Лене, и иногда я думал, что лучше бы он завещал его кому-нибудь другому. С каждым днем дом выглядел все более и более безжизненным. Каждый раз, поднимаясь на холм, я, затаив дыхание, ждал хоть малейшего признака возрождения, чего-то нового, чего-то цветущего. Каждый раз, подходя к дому, я видел все больше голых веток.

Лена забралась в «Вольво», и я сразу понял, что она недовольна.

— Не хочу.

— Ну кто же хочет идти в школу?

— Ты знаешь, о чем я. Это отвратительное место. Да я лучше останусь дома и целый день буду зубрить латынь!

Да, похоже, придется нелегко. Как мне убедить ее пойти в школу, если мне самому совершенно туда не хочется? Школа — отстой. Это всем известная истина, а те, кто утверждает, что школьные годы — лучшая пора, наверно, либо перепили, либо пребывают в глубочайшей иллюзии. Я решил, что единственный шанс уговорить ее — пойти от противного.

— Говорят, школьные годы — худшая пора в жизни.

— Правда?

— Точно тебе говорю. Ты должна вернуться.

— А с чего ты взял, что от этого мне станет лучше?

— Ну не знаю. Например, потому, что в школе так плохо, что после нее остальная жизнь покажется тебе просто раем на земле?

— Знаешь, если так рассуждать, то мне стоит провести денек в компании директора Харпера.

— Или попробовать вписаться в группу поддержки «Дикие кошки».

Лена намотала на палец ожерелье — ее любимое украшение, на котором висела целая коллекция амулетов и других памятных вещичек: они позвякивали друг о друга при каждом ее движении.

— Я подумаю над твоим предложением, — улыбнулась она, и я понял, что мне удалось уговорить ее.

Всю дорогу до школы Лена прижималась к моему плечу. Но когда мы въехали на парковку, она не смогла заставить себя выйти из машины. Я ждал, не решаясь выключить двигатель.

Мимо нас, завязывая под грудью обтягивающую футболку, прошла королева школы «Джексон» Саванна Сноу. Эмили Эшер, ее правая рука, следовала за ней по пятам и, уставившись в мобильник, на ходу писала сообщение. Эмили заметила нас первой и схватила Саванну за руку. Они остановились с видом, подобающим девушкам из Гэтлина, которых мамы научили, как надо себя вести, когда встречаешь человека, у которого недавно скончался родственник. Саванна прижала к груди учебники и печально покачала головой, словно в старинном немом кино. Ее взгляд говорил: «Лена, твой дядя отправился в лучший мир. Он стоит у жемчужных райских врат, и сонм ангелов ведет его к всеблагому Творцу!»