Прекрасная Натали - Страница 11

1829

Бесценный автограф стихотворения получила в свой альбом Анна Оленина при расставании с поэтом. Пушкин сказал последнее «прости» всем когда-либо волновавшим его женщинам, желая стать мужем и отцом. Это была новая для него роль. И он не был уверен, сможет ли хорошо сыграть ее.

«Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но, будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий ее союз; может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад».

Откуда эти мысли об аде, ведь у него с Натали не произошло еще окончательного объяснения… Верно, Пушкин почувствовал невыносимые угрызения совести, поставив себя на место тех обманутых мужей, с женами которых у него велись амуры. Ревнивец, он в совершенстве владел наукой обольщать, но свой собственный дом хотел основать на твердом камне добродетели. Судя по всему, ее-то, добродетель, он и нашел в Наталье Николаевне и отступаться не собирался.

«Секретно. Честь имею донести, что известный поэт, отставной чиновник 10 класса, Александр Пушкин прибыл в Москву и остановился в Тверской части, 1-го квартала, в доме Обера, гостинице „Англия“, за коим секретный надзор учрежден.

Полицмейстер Миллер, 20 сент. 1829».

«С. Н. Гончаров (брат Натали. — Н. Г.) помнит хорошо приезд Пушкина с Кавказа. Было утро, мать еще спала, а дети сидели в столовой за чаем. Вдруг стук на крыльце, и вслед за тем в самую столовую влетает из прихожей калоша. Это Пушкин, торопливо раздевавшийся. Войдя, он тотчас спрашивает про Наталью Николаевну. За нею пошли, но она не смела выйти, не спросившись матери, которую разбудили. Будущая теща приняла Пушкина в постели».

«Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и безразличие, с каким приняла меня м-ль Натали… У меня не хватило мужества, и я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери…» (Пушкин — Наталье Ивановне Гончаровой).

«Секретно. В дополнение к докладной моей записке от 22 сентября Вашему сиятельству честь имею донести, что известный поэт, отставной чиновник 10-го класса Александр Пушкин 12 сего месяца выехал в С.-Петербург, в поведении коего по надзору ничего предосудительного не замечено, почему о учреждении за ним надлежащего надзора я вместе с сим сообщал г. исправляющему должность ст. петербургского оберполицмейстера г. полковнику Дершау» (донесение обер-полицмейстера военному генерал-губернатору, 17 октября 1829 г.).

«Генерал! С глубочайшим прискорбием я только что узнал, что Его величество недоволен моим путешествием в Арзрум. Снисходительная и просвещенная доброта Вашего превосходительства и участие, которое вы всегда изволили мне оказывать, внушает мне смелость вновь обратиться к Вам и объясниться откровенно.

По прибытии на Кавказ я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь. Я прибыл туда в самый день перехода через Саган-Лу, и, раз уж я был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию в качестве не то солдата, не то путешественника.

Я понимаю теперь, насколько положение мое было ложно, а поведение опрометчиво; но, по крайней мере, здесь нет ничего, кроме опрометчивости. Мне была бы невыносима мысль, что моему поступку могут приписать иные побуждения. Я предпочел бы подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью, и это не пустые слова.

Я покорнейше прошу Ваше превосходительство быть в этом случае моим провидением и остаюсь с глубочайшим почтением, генерал, Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга» (Пушкин — А. X. Бенкендорфу, Петербург, 10 ноября 1829 г.).

«Господин поэт столь же опасен для государства, как неочиненное перо. Ни он не затеет ничего в своей ветреной голове, ни его не возьмет никто в свои затеи. Это верно! Предоставьте ему слоняться по свету, искать девиц, поэтических вдохновений и игры. Можно сильно утверждать, что это путешествие (на Кавказ) устроено игроками, у коих он в тисках. Ему, верно, обещают золотые горы на Кавказе, а когда увидят деньги или поэму, то выиграют — и конец. Пушкин пробудет, как уверяют его здешние друзья, несколько времени в Москве, и как он из тех людей, у которых семь пятниц на неделе, то, может быть, или вовсе останется в Москве, или прикатит сюда (в Петербург) назад» (А. Н. Мордвинов — А. X. Бенкендорфу, 1829 г.).

Снова вступала в свои права унылая проза жизни. Пушкину отказали, в отчаянии он уехал на Кавказ, встретил там свое тридцатилетие, повидался с братом, набрался новых впечатлений, снова приехал в Москву, где его ожидал немилостивый прием в доме на Никитской; терзаясь неопределенностью своего положения, он отправился в Петербург, там — недовольство царя кавказской эпопеей и конечно же — слежка…

Но поэзия в который раз приходит к нему на помощь. Разлука с Натали вызвала к жизни новый шедевр. И он… он не забыл ее, любовь к ней дает новые силы жить!

Почему же она не дает знать о своем чувстве! «На днях приехал в Петербург… Адрес мой: у Демута. Что ты? Что наши? В Петербурге тоска, тоска… Кланяйся неотъемлемым нашим Ушаковым. Скоро ли, Боже мой, приеду из Петербурга в Hotel d'Angleterre мимо Карса? по крайней мере мочи нет — хочется», — передает свое настроение Пушкин С. Д. Киселеву в ноябре 29-го, а в январе следующего года, потеряв всякую надежду, пытается быть остроумным в письме Вяземскому: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву, как бы не разъехаться». Пушкин вдруг действительно уехал в Москву, вызвав недоумение и Бенкендорфа, и царя, поинтересовавшегося у Жуковского: «Какая муха его укусила?» Вяземский также был удивлен неожиданным отъездом Пушкина, хотя догадывался, почему его другу не сиделось на месте. И он решился по мере сил похлопотать за Александра Сергеевича. Как-то на балу у губернатора Вяземский поручил некоему И. Д. Лужину, который должен был танцевать с младшей Гончаровой, поговорить с ней и с ее матерью и узнать, что они думают о Пушкине. Мать и дочь отозвались о поэте довольно благосклонно и велели кланяться Пушкину. Приехав в Петербург, Лужин передал поклон Пушкину, и тот, окрыленный этим небольшим знаком внимания, немедленно собрался в Москву.