Прекрасная и неистовая Элизабет - Страница 74

Когда Элизабет вернулась домой, доктор Бежар уже сидел у изголовья больной. Консультация продлилась на этот раз дольше обычного. Выйдя из комнаты Мази, доктор был настроен не очень оптимистично, несмотря на некоторые улучшения состояния больной: температура немного спала, кашель утихал, дыхание в области воспаления стало мягче. Если в течение следующей недели будет наблюдаться улучшение, то можно с некоторым оптимизмом смотреть в будущее. Но, к сожалению, в ее возрасте возможен сердечный криз. Стало быть, необходимо продолжать вводить вакцину против воспаления легких и кофеин. С самого начала болезни каждый день делать уколы приходила медсестра. Старая, тощая, как палка, и болтливая, мадемуазель Гиз не нравилась Мази. Ее раздражало, что та всегда резко стаскивала с нее одеяло, говоря при этом с солдатским юмором:

— Так! Поищем свободное место, куда я еще не колола!

Шприц воинственно поблескивал в ее руке. Она прищуривала глаз, словно в предвкушении удовольствия. Из уважения к Мази родственники отворачивались в этот момент. Раздавался приглушенный крик больной.

— Ну вот и все! — удовлетворенно говорила мадемуазель Гиз.

Однажды утром после ее ухода старая дама с трудом приподнялась на подушках и сказал загробным голосом:

— Это не женщина, а пикадор.

Члены семьи, собравшиеся вокруг кровати, облегченно рассмеялись: Мази пошутила — значит, она была спасена.

И действительно, на следующий же день состояние ее здоровья улучшилось. Доктор Бежар заявил, что он больше не сомневается в выздоровлении больной, но предупредил, что оно будет долгим и трудным.

В дом вернулась радость. Оставив Патриса и его мать у изголовья больной, Элизабет поехала на машине в город. Там она купила одеколон, эфир, букет роз для Мази и, на всякий случай, заглянула на почту. Шесть человек стояли в очередь у окошка «До востребования»: старый господин и пятеро женщин, из которых самой молодой было на вид не больше двадцати, а самой старшей — лет сорок. На всех была поношенная обувь и бедная одежда, в руках они держали удостоверения личности. На их лицах можно было прочесть смущение, смешанное с некоторым вызовом. Неверные жены, влюбленные девицы, скрывающие что-то от родителей. Элизабет попыталась представить себе их проблемы и удивилась, что находится среди этих людей. Одна женщина отошла от окошка с пустыми руками, другая, схватив три толстых конверта, прислонилась к батарее отопления, чтобы сразу прочесть их. Ее хлопчатобумажные чулки были забрызганы грязью, а из хозяйственной сумки торчал рыбий хвост. Очередь продвигалась. Элизабет незаметно огляделась по сторонам. Она боялась встретить здесь кого-нибудь из знакомых мадам Монастье. Если бы это произошло, она купила бы марок в соседнем окошке. Но кругом были незнакомые ей люди. Наконец подошла ее очередь. Элизабет робко назвала свое имя и протянула водительские права. «Наверняка для меня ничего не будет», — подумала она. Чтобы избежать разочарования, она старалась думать именно так. Служащая почты порылась в ящичке, помеченном буквой «М».

— Для мадам Монастье…

И рука в чернильных пятнах протянула ей бесценный подарок — письмо от Кристиана. Элизабет взяла себя в руки, чтобы скрыть свою радость от почтовой служащей, и заплатила за письмо.

Только на улице она с нетерпением вскрыла конверт. Четыре страницы, исписанные мелким почерком. С первых же строк волнение ее усилилось. Она еще никогда не получала посланий в столь страстных и смелых выражениях. Кристиан писал ей о ее губах, грудях, нежной шелковой коже, о запахе, который она оставила в его постели после любви… Подобное объяснение в любви она не могла продолжать читать на тротуаре: прохожие толкали ее, машины гудели прямо в самые уши. Элизабет села в автомобиль, доехала до леса и остановилась на проселочной дороге. Здесь, в полной тишине она снова стала читать письмо, медленно, не пропуская ни одной строки, ни одного слова, чтобы сильнее проникнуться его очарованием. Все, что Кристиан говорил ей раньше при встречах, не потрясало ее так сильно, как то, что он написал ей. Письменная форма придавала этому мужскому вожделению восхитительную правдоподобность. Элизабет почувствовала себя объектом поклонения. Среди множества эротических метафор она нашла важное для себя сообщение: «Я точно буду в Париже 15 апреля». И в конце: «Я люблю тебя, кладу тебя рядом с собой обнаженную и теплую, целую тебя везде, моя маленькая дикарка».

Она оторвала взгляд от страницы и посмотрела на голые деревья, застывшие на фоне серого неба. Осталось еще полтора месяца. А до этого придется ждать других писем от Кристиана, таких же жгучих, как это. Сможет ли она ответить ему в таких выражениях? Конечно, нет. Но чем сдержаннее она будет в своих письмах, тем больше ему захочется увидеться с ней. Она вспомнила волнующие строки его письма. Слова прочно осели в ее памяти. Когда ей показалось, что она запомнила текст наизусть, Элизабет задумалась над тем, что ей дальше с ним делать. В какой тайник спрятать это столь важное письмо? Самым лучшим было бы сразу же его разорвать. Но ей не хотелось и она положила письмо в потайной карманчик в подкладке своей сумочки.

Медсестра укладывала шприц в стерилизатор, когда Элизабет, сияющая от счастья, с розами в руках вошла в комнату больной.

По мере того как здоровье Мази шло на поправку, характер ее становился все капризнее и капризнее. Ей не нравилась еда, она была недовольна отоплением, ей было то душно, то зябко, она требовала себе дополнительного одеяла, а потом сбрасывала его под предлогом того, что оно давит на ноги. Она просила, чтобы ее невестка почитала ей что-нибудь, а потом внезапно отсылала ее назад, говоря, что устала. Или вдруг принималась ворчать на доктора, считающего, что ее выздоровление будет долгим, а потом с кокетством готовилась к его очередному визиту. Все свое плохое настроение она выливала, в основном, на бедную мадам Монастье. Она жаждала сопротивления, но в ответ получала только улыбки. Все семейство радовалось тому, что она довольно быстро набирала силы. А через некоторое время она потребовала свою самую красивую ночную рубашку, свои серьги и парик. Доктор Бежар разрешил ей вставать, но не покидать пределов комнаты.

Успокоившись, Патрис снова принялся за свою работу. Ведь кроме танца Саломеи ему надо было представить до конца апреля два военных марша для римских легионеров, плач закованных в цепи рабов и три застольные песни, которые должны быть исполнены на большом празднестве, организованном тетрархом. В доме снова зазвучала фортепианная музыка. Элизабет чувствовала, что ей совершенно нечем заняться в этом доме. Время от времени она писала Кристиану коротенькое письмо и с нетерпением ждала от него ответа. Он писал реже, чем ей хотелось бы, но когда она получала от него ответ, то его тон был таким горячим, что она была полностью вознаграждена за свои ожидания. Он всегда находил такие удивительные слова о ней, о ее красоте, о желании, которое она вызывала в нем даже на расстоянии. Он также описывал во всех подробностях свою жизнь в Межеве: «Вчера я спустился с горы Сен-Жерве… Сегодня проехал по перевалу Вери с двумя товарищами…» Она была с ним. Вдыхала чистый и холодный воздух, видела далеко внизу огоньки небольшого домика. Изгнанница, читающая вести с родины! Сладостное волнение отделяло ее от городского шума. Она даже не могла точно определить, что она любила больше: Кристиана или горы. Но потом вдруг перед ней возникала садовая решетка и ее мечта рассыпалась прахом. Городская грязь приходила на смену горному снегу. Неизменно улыбающийся мужчина встречал свою жену в доме, забитом мебелью, почти всегда покрытой чехлами.

— Тебя долго не было, моя дорогая!

Она целовала его, не испытывая ни малейших угрызений совести: не было ничего общего между женщиной, ходившей на почту за письмом до востребования и той, которая сейчас беспокоилась о здоровье Мази.

— Она чувствует себя хорошо, — сказал Патрис. — Я даже сыграл с ней партию в шашки.

Они дождались окончательного выздоровления Мази и только потом вернулись в свой домик.