Прекрасная и неистовая Элизабет - Страница 7

— Тогда сколько же? — спрашивал повар.

— Жаркое: четыре, вместо трех, — отвечала Амелия.

— Понял!

Теперь очередь Эмильены.

— Овощи, четыре! — кричит она.

— Говорите потише, Эмильена, — просит Амелия. — Мы не в забегаловке. Овощи, четыре.

— Понял!

Повар наливал себе кружку вина, выпивал залпом и наливал новую. Серый латук печально томился на медленном огне. «Он слишком много пьет, — подумала Амелия. — Если он будет продолжать в том же духе, то скоро опьянеет так, что начнет говорить грубости. Прошлогодний был все-таки более обходительный и умелый».

Воспользовавшись затишьем в обслуживании, она посмотрела в зал через окошечко. Был какой-то странный контраст между лихорадкой, царившей на кухне, и безмятежностью жующих клиентов.

— Можно идти к столу? — спросил Жак Греви.

— Да, пожалуйста, — ответила Амелия.

Несколько клиентов небрежно встали. Студенты совещались между собой:

— Может, подождем Максима?

— Господин Максим Пуату ушел, взяв сухой паек, — сказала Амелия.

— Он должен был предупредить нас, вот скотина!

Амелия вздрогнула, услышав такое грубое слово, но продолжала улыбаться. А когда все семейство Греви скрылось за стеклянной дверью, она отправилась в буфетную и заняла свое место между окошечком на кухне, через которое передавали блюда, и окошечком в ресторан.

Пьер еще не поднялся из подвала: его беспокоила котельная, вытяжка в которой работала плохо. Зал медленно заполнялся, Эмильена и Леонтина ходили между столиками, принимали заказы и объявляли их через окошечко:

— Первый, семь… Первый, три…

Амелия повторяла эти цифры шеф-повару. Одетый в белоснежную куртку с двумя рядами пуговиц, с полотенцем вокруг шеи, побагровевшим лицом и высоким белым колпаком на голове, тот отвечал, словно лаял:

— Понял!

После этих слов слышалось сердитое шипенье: мерланы падали в кипящее масло.

— Жаркое, два!

— Сколько?

— Два, повторяю: два!

— Понял!

Свет, отражаемый снегом, попадал в ресторан через большие окна и создавал в нем атмосферу необычайной свежести и сердечности. Люди, объединившиеся за столиками, склонялись над тарелками и ели с аппетитом. Позвякивание вилок и ножей, звон бокалов, разговоры вполголоса звучали в душе Амелии как музыка. Она в который раз с удовольствием отмечала для себя, что все эти люди, — а среди них некоторые занимали очень высокое положение в обществе, — ценили комфорт ее дома настолько, что выбрали именно его для проведения своих отпусков. За столом Греви царило оживление. Эмильена предлагала им на выбор два вида савойского сыра. Мадам Вуазен читала газету, грызя сухарь. Господин Лопик требовал горчицы. Но Леонтина не слышала его. К счастью, Элизабет, которая обедала одна в уголке, остановила экономку и что-то сказала ей на ухо. Через две секунды господину Лопику принесли баночку горчицы.

Теперь Элизабет болтала со студентами, сидевшими за соседним столом. Они уже приступили к десерту, а мадам де Бельмон все еще ждала свой диетический антрекот. Поднялся клуб пара. Это принесли антрекот, широкий и тонкий, со следами решетки от гриля.

— Забирайте! — крикнул повар.

Обслуживание подходило к концу. Несколько сытых клиентов направились к холлу. Эмильена и Леонтина брали заказы на кофе. С победоносным видом шеф-повар вытирал лицо углом своего полотенца. Лицо Элизабет появилось в окошечке для передачи блюд:

— Мама, я не буду тебе нужна во второй половине дня?

— Нет. А что?

— Я хотела бы подняться на Рошебрюн вмести с Греви. Сейчас такая прекрасная погода! Я быстренько переоденусь!

Она присоединилась к семье Греви в холле. Антуан вычистил пепельницы и взбил подушки на креслах.

— Ну как? — шепотом спросил Жак, подойдя к девушке.

— Все в порядке, — ответила она. — Пока вы будете пить кофе, я приготовлюсь!

Он посмотрел ей в глаза с такой радостью, что она вдруг спросила себя, — не был ли он влюблен в нее?

Когда они проезжали через первую опору, кабина канатной дороги вздрогнула и сразу же раздался тревожный возглас женщины, находящейся среди пассажиров, повисших над пропастью:

— Ой, она сейчас отцепится! Упадет!

— Не бойтесь, мадам! Есть аварийный канат. И потом, если мы и свалимся вниз, то я приземлюсь раньше и смогу встретить вас там!

Застекленная кабина медленно поднималась, увозя к вершинам лыжников, которые стояли, тесно прижавшись друг к другу. Они громко разговаривали и смеялись по пустякам. В кабине стоял резкий запах лыжной мази и крема для обуви.

Элизабет удалось встать у окна; Жак стоял сзади и крепко сжимал ее локти, дыша ей в затылок. Оказавшись в середине кабины, месье и мадам Греви крепко держались за вертикальную стойку. На голове у обоих были баскские береты. Их носы, смазанные белым защитным кремом, торчали на розовых лицах словно у кукол из папье-маше. Элизабет поразил контраст этих старых умудренных жизнью лиц с молодыми и загорелыми лицами. Из восьми женщин, находящихся в кабине, две были красивы и элегантно одеты. Они поднимались на Рошебрюн, конечно же, не для того, чтобы покататься на лыжах, а чтобы позагорать на солнце. Рядом с ними стояли три парня атлетического сложения, похожие на пиратов. На самом высоком был лыжный костюм черного цвета, шелковый платок на его шее выделялся красным пятном. Его глубоко посаженные глаза под выступающими надбровными дугами были прозрачны и неподвижны; губы, растянутые в насмешливой улыбке, обнажали острые белые зубы. Он дерзко рассматривал Элизабет. Она вспомнила, что уже встречала его в прошлом году на улицах Межева и на лыжне, но никогда еще он не смотрел так. Боясь показать свое замешательство, она повернулась к мадам Греви и быстро сказала:

— Как все изменилось с прошлой зимы! Вы помните, как тяжело было карабкаться в этом месте, бывало на это уходили целые часы.

— Да, — ответила мадам Греви. — Но вообще-то, мне это даже нравилось. Во всяком случае, я видела природу. А теперь думаешь только о скоростях.

— Когда ты научишься лучше кататься на лыжах, ты нас поймешь, — заметил господин Греви.

Жак нагнулся вперед, чтобы полюбоваться пейзажем, и Элизабет оказалась прижатой к стеклу. Парень с красным платком на шее исчез из ее жизни. Внизу открывалась белая бездна, по которой струился темный пихтовый мех. Долина ускользала как во сне. В конце длинной извивающейся ниточки канатной дороги Межев казался просто нагромождением маленьких кубиков с сахарными крышами и с шоколадными стенами. Колокольня с куполом в форме луковицы пасла словно пастух стадо неподвижных домиков.

— Отсюда уже не видно гостиницы? — спросил Жак.

— Посмотрите налево, далеко от деревни, на дороге, отходящей от нее…

— Правда, — сказал Жак странно взволнованным голосом.

И воспользовавшись новым толчком, он осмелился положить руку на плечо Элизабет. Вдруг взрыв пронзительного смеха ударил по нервам девушки: смеялся парень с красным платком, видимо в ответ на удачную шутку своего соседа.

— Прибываем! — сказал Жак.

Служащий канатной дороги, крестьянин с низким лбом и недоверчивым взглядом, встал перед дверью. От его одежды исходил запах коровника:

— Да не толкайтесь же так сильно! — проворчал он. — Если будете толкать, то, по-вашему, машина пойдет быстрее, что ли?

Кабина замедлила ход, все ее металлические части задребезжали, и она остановилась на уровне платформы для высадки. Через открытые двери толпа пассажиров высыпала на платформу. Самые прыткие сразу бросились к корзине, закрепленной на внешней стенке вагона, предназначенной для перевозки лыж. Нетерпеливые руки искали свое снаряжение в этом лесе из лыж. Служащий пытался навести порядок, советуя клиентам не разбирать лыж самим:

— Я что, не могу это сделать быстрее? Вы все мне здесь только перепутаете!

Но его никто не слушал. Найдя наконец свои лыжи, Жак, его родители и Элизабет вышли и направились к месту, где начиналась трасса спуска. Свежий воздух вливался в легкие. Солнце било по снегу, как по ослепительно белому щиту. Вдали Монблан врезался в небо своей ледяной вершиной.