Прекрасная и неистовая Элизабет - Страница 14

— Ау-у-у!

Элизабет вспомнила о Сесиль и Глории Легран.

— Вы должны уйти, — сказала она шепотом. — Я здесь с подругами. Они, видимо, уже начали беспокоиться обо мне.

Кристиан отодвинулся и улыбнулся, лукаво посмотрев на нее зелеными глазами. Его лицо неестественно четко выделялось на молочном фоне тумана.

— Помогите мне встать, — попросила она.

— Вы действительно хотите, чтобы я ушел? — спросил он.

— Да, прошу вас.

Он выпрямился, высвободил лыжи Элизабет, воткнутые в снег наискосок и, потянув ее за руки, поднял и стряхнул снег со спины и плеч. Элизабет поблагодарила его. Стоя рядом с ним, она ждала, что он снова заговорит, но он упорно хранил молчание и натягивал свои варежки с нарочитой медлительностью. Лицо его было непроницаемо. Был ли он рассержен, думал о чем-нибудь другом? В самом деле, не ей спрашивать: «когда я увижу вас снова?» Он взял свои палки в руки и пробормотал:

— Ну, до свидания, Элизабет!

— Вы уходите?

— Разве вы меня об этом не просили?

Почувствовав неловкость, она решила удержать его, но он, легко скользнув мимо нее, описал широкую дугу и растворился в тумане. Элизабет снова услышала зов:

— Эй!

— Эй! Я еду, — ответила девушка.

Сильно оттолкнувшись палками, она продолжала спуск. Мгновения, которые она только что пережила, казались ей и чудесными и тревожными. С необъяснимым волнением она вспоминала слова, поцелуи этого человека и не могла понять, почему он оставил ее так внезапно. Наверняка она увидит его внизу.

Вскоре Элизабет присоединилась к сестрам Легран и извинилась с излишней многословностью, что мол потеряла одну лыжу при падении и ее долго пришлось искать между пихт, в рыхлом снегу. Почему им ей не поверить? Девушки закончили спуск втроем. Подъехав к нижней станции канатной дороги, Элизабет взглядом окинула ближайшие склоны, поднялась по лестнице, проскользнула сквозь толпу в зал ожидания: его там не было. Может быть, он опять поднялся на Рошебрюн? Это было вполне вероятно. Потом она успокоилась, подумав, что даже если и не договорилась о свидании с Кристианом, она все равно скоро встретит его в деревне или на горе.

— Вы кого-нибудь ищете? — спросила Сесиль.

— Нет-нет, — ответила Элизабет. — Мне показалось, что я увидела Греви, но ошиблась.

Туман сгущался, и Глория предложила вернуться в гостиницу.

Когда они вошли в холл, Амелия прикрепляла кнопками к рамочке меню на сегодняшний день. Возле нее стояло несколько клиентов.

— Хорошо прогулялись? — спросила Амелия, повернувшись к девушкам.

— О да, мадам! — ответила Сесиль. — Ничего не было видно, но от этого было только забавнее.

Затем, прочитав меню, она воскликнула:

— Блеск! Сегодня профитроли в шоколаде!

— И жареные мерланы, — с невинным видом добавила Элизабет.

Амелия строго посмотрела на дочь и, обращаясь к сестрам Легран, спросила:

— Вам нравятся профитроли в шоколаде?

— Очень, мадам! — ответила Глория.

— Хорошо, тогда я попрошу нашего повара, чтобы он делал их почаще.

Каждый раз, когда Элизабет покидала гостиницу, она надеялась встретить Кристиана. Была ли она с Греви или с сестрами Легран, в деревне или на склоне Рошебрюна, она думала постоянно об одном и том же. Но время шло, а Кристиан не объявлялся. Он растаял вместе с туманом. Элизабет все еще не могла понять, как она могла позволить поцеловать себя мужчине, фамилии которого она даже не знала. Кто он был на самом деле? Где он жил? Откуда он прибыл? Чем он занимался в жизни? Сколько времени он пробудет в Межеве? Она знала вкус его губ, но не могла ответить ни на один их этих вопросов. В этой ситуации было что-то шокирующее, это волновало ее, но она предавалась мечтам помимо своей воли. Иногда она говорила себе, что Кристиан уехал отсюда. И тогда ее охватывало беспокойство. Но, спустя некоторое время, она признавала, что это предположение было маловероятным. После того, что произошло между ними, не мог он уехать, не повидавшись с ней. Скоро недоразумение рассеется и она посмеется над своими опасениями. В ожидании этого она проводила время в обществе сестер Легран, которые как нельзя лучше помогали ей вынести эту неопределенность. Они были такими милыми, живыми, настолько открытыми, что Элизабет сожалела порой, что не могла признаться им в своих душевных муках. С большой благодарностью она выслушивала рассказы о тысяче увлекательных событий их жизни. Родители девушек уехали на три месяца на Мадагаскар, где у них была большая сельскохозяйственная ферма, и оставили своих дочерей под присмотром гувернантки, этой сухой, невзрачной и претенциозной мадемуазель Пьелевен, которая, впрочем, и не думала сопровождать сестер во время их лыжных прогулок. Она была жуткая мерзлячка, не выносила снега и мороза, всегда старалась устроиться поближе к теплой батарее, чтобы погреть свои тощие плечи, укутанные вязаным платком баклажанового цвета. Все свое время она посвящала разгадыванию кроссвордов или игре в бридж с другими клиентами гостиницы. «Это единственное, на что она способна, — объясняла Сесиль. — Мы можем творить, что хотим — она ничего и не заметит!» Впрочем, ни Сесиль, ни Глория, несмотря на свои восемнадцать лет, и не собирались «творить, что хотят»: Сесиль, потому что она все еще задавалась вопросом, мог ли какой-нибудь парень действительно увлечь ее, а Глория, потому что была официально помолвлена с будущим врачом, проходящим военную службу в Нанси. Каждое утро она получала от него письмо, и после завтрака с серьезным видом шла в маленький салон где писала ему ответ. По словам Сесиль, они так много писали, что после свадьбы им, видимо, нечего будет сказать друг другу. Элизабет завидовала Глории, потому что та столь благоразумно согласилась на долгую разлуку с любимым человеком, в то время как она сама приходила в отчаяние от того, что не видела Кристиана вот уже целых два дня.

Но все объяснилось утром, в день Святого Сильвестра, когда Элизабет пришла в комнату сестер, чтобы позвать их на прогулку.

На ночном столике старшей сестры стояла в рамке из зеленой кожи фотография ее воздыхателя: бледноватый, с впалыми щеками и острым носом, он едва ли мог вызвать всепожирающий огонь страсти. Однако из вежливости Элизабет сказала, что у него эдакий загадочный и умный вид. Но перед ее взором стоял Кристиан, казавшийся еще более красивым, чем раньше, по сравнению с женихом Глории.

31 декабря было отмечено в «Двух сернах» исключительным меню, гневом шеф-повара, несколькими бутылками шампанского и шестью цветками вместо трех на каждом столике. Большинство собравшихся радовалось началу нового года. Но только не Элизабет. Первый день января со своим белым и холодным светом не принес ничего, что могло бы сделать ее жизнь более счастливой, чем прежде. А после праздников многие уехали: Максим Пуату, трое его товарищей, мадам де Бельмон, господин Жобур, старая мадам Греви, мадам Франсин Дюпэн с детьми… Пьер взялся отвезти клиентов на автобусную станцию. Его древний «Рено» с замерзшими стеклами стоял перед гостиницей с включенным для разогрева мотором и весь содрогаясь. Антуан, в своей зеленой болтавшейся на нем форме, прихрамывая, шел через холл. Нагруженный множеством сумок и пакетов, он смахивал на ходячую новогоднюю елку. Когда последний счет был оплачен, Амелия проводила отъезжающих до крыльца с любезным видом и оттенком грусти:

— Надеюсь, что вы были довольны вашим пребыванием здесь! Как жаль, что вы не можете остаться подольше! Сезон ведь только начинается!

Прощаясь с ней, каждый мог подумать, что был ее любимым клиентом. А в это время наверху Эмильена и Берта уже готовили комнаты для следующего заезда горожан с бледными и усталыми лицами. Новенькие всегда вызывали любопытство у старожилов. Пьер поочередно привез с автовокзала в гостиницу серьезного молодого человека и его мать, беременную женщину с мужем, толстого господина с эльзасским акцентом и мадам Лористон, уже побывавшую здесь в прошлом году, о супружеских несчастьях которой нельзя было не догадаться, глядя на ее увлажненные глаза и слушая ее частые вздохи и причитания. Едва устроившись в «Двух сернах», она отвела Амелию в сторону, чтобы поделиться с ней тем, что в этом году супруг снова отправил ее на два месяца в Межев, чтобы самому пожить веселой холостяцкой жизнью в Париже. Неисправимый бабник, он заслуживал презрения мадам Лористон. Но что же она могла поделать, ведь она любила своего мужа. Она была его вещью.