Преисподняя - Страница 21

— Точно. И со мной то же самое, — кивнул в знак согласия репортёр.

— Что вы такое говорите?! — возмутилась Маюми. — Лично я — очень даже живая. У меня полно всяких желаний. Я ещё столько всего хочу сделать.

Мужчины переглянулись.

— Бабы есть бабы! — воскликнули они в унисон.

— Им и смерть нипочём. Грешные создания.

— Не могут отказаться от мирской суеты.

— Потрясающе!

— Такие упрямые!

Все трое рассмеялись.

— Разве это не доказывает, что я жива? Это вы погибли. А я одна спаслась!

Маюми сердито топнула, и в тот же миг двери мягко и бесшумно отворились. Перед ними был гостиничный холл, который с виду совершенно не изменился. Постояльцы отеля сновали взад-вперёд. Персонал. Классическая музыка. Всё спокойно, как всегда. Похоже, никто и не подозревал, что с лифтом что-то случилось. Так и не поняв, в чём дело, все четверо вышли из кабины. Умерли они или живы? Не поймёшь — серединка на половинку. И они разошлись в разные стороны, каждый думая о своём и пытаясь вернуть ощущения обычной повседневной жизни.

После восьмидесяти пяти у Нобутэру возникли серьёзные проблемы с головой.

«Ой, Такэси! Ты? Привет, привет. Как нога? Зажила? — говорил он своему шурину Коити, пришедшему его проведать. — Здорово выглядишь», — продолжал он и пускал слезу. Невестку называл Нобуко и относился к ней так, будто она его жена. А жену вообще не узнавал. «Ты кто такая?» — спрашивал он всякий раз. При виде правнука, который учился в начальной школе, растроганно восклицал: «Юдзо!» — и лез обниматься, повергая правнука в бегство.

— Юдзо? Такэси? О ком это он, мама? — спрашивал сын.

— Понятия не имею, — отвечала Нобуко. Она догадывалась, что это, должно быть, старые приятели мужа, но как только она заводила разговор о его детстве, Нобутэру почему-то обиженно надувался.

— Что-то, наверное, тогда произошло, — гадал сын.

— Да, скорее всего, что-то было, но как теперь узнаешь, когда он ничего не помнит…

— Мой отец принадлежит поколению, когда могло быть всё что угодно, — говорил сын Нобутэру, Синитиро, когда с кем-нибудь заходила речь об отце. — Конечно, сразу после войны, в царившей тогда неразберихе, трудно было отделить хорошее от плохого. Просто нельзя было выжить без того, чтобы что-нибудь не нарушить. Тогда действовали другие правила, не такие строгие, как сейчас, и в принципе можно было делать всё, что захочешь. Не надо было думать об окружающей среде, да и образование такого значения, как сейчас, не имело. Я даже слышал, что жертвам мошенников не очень сочувствовали: мол, сами виноваты — нечего зевать. Тогда отец установил для себя собственные критерии добра и зла и придерживался их всю жизнь. Это был его единственный ориентир. Но теперь он впал в слабоумие, и принятые им критерии сейчас выглядят сомнительно. Он постепенно возвращается назад, в детство, когда ещё трудно отличить, что хорошо, а что дурно. Поэтому невозможно понять, что у него на уме. В последнее время отец стал уходить из дома и бродить по окрестностям. Маме забота: внимательнее следить за ним надо…

Сегодня чудесный день. Хорошо бы прогуляться. Кто эта старая женщина? Соседская прислуга? О чём она толкует? Не уходить из дома? Всё равно выйду, если захочу. Она не имеет права мне приказывать. Где мои сандалии? И куда подевалась Нобуко? Что-то её давно не видно. Сколько прошло, как они поженились? Десять лет? Нет, пять… может быть, два года. Не имеет значения. Важно, что она красивая и хорошая. Замечательная жена. Я ею гордился. Куда пропала Нобуко? Уж не умерла ли? В последнее время стоит мне кого-нибудь вспомнить, как говорят, что этот человек давно умер. Неужели все мои знакомые поумирали? Печально, коли так.

Где это я? Как здесь очутился? Кто это там идёт? Я обедал? Нет, наверное, только завтракал. Паста была очень вкусная. Стоп! Паста на завтрак? Нет, должно быть, это всё-таки был обед. Точно, обед. Ха! Не слабоумный же я, в конце концов. Минутку! Пасту я ел вчера. В ресторане. Как он называется? «Инферно»? Да, итальянский ресторан «Инферно». Они ходили туда с Нобуко. Куда же она пропала? Ага! Я всё думал, где видел эту старую женщину… Вспомнил! Это же мама! Постарела, конечно, но это она, сомнений нет. Как она умудрилась так долго прожить? Как? И как я умудрился столько протянуть без еды? Умираю от голода. Просто умираю. В животе урчит. После войны тяжко было. Что случилось с Такэси? А Юдзо? Они в школе, наверное. Ага! Вон дети идут из школы. Это та самая дорога. Окрестности сильно изменились, но дорога осталась. Ещё немного вперёд, и будет школа. Да, вот и главные ворота. Уроки кончились, в школьном дворе никого нет, но вон она, сцена. Стой! Всё-таки какие-то мальчишки там играют. Это же Такэси и Юдзо! Точно, они! Какая встреча! Какая встреча! Юдзо — как всегда, перепачкался в чём-то, а Такэси, гляди, — красавец.

— Эй! Эй! — Нобутэру помахал им, они замахали руками в ответ, и он услышал:

— Ты так долго не приходил, что мы решили сами к тебе наведаться.

— Мы все такие же, как раньше, а ты — настоящий дедушка.

— Значит, вы меня помните?

— О чём речь? Как мы могли тебя забыть? Не говори ерунды!

Нобутэру обнял их и громко расплакался, как ребёнок. Такэси и Юдзо успокаивали старика, по-взрослому хлопая его по спине, что никак не вязалось с их детским обликом.

— Мы всё понимаем. Ты нам всё время снился. Мы видели, что ты по нам скучаешь.

— Мы оба давным-давно умерли, а ты всё живёшь. Вон на сколько нас пережил. Но мы не сердимся на тебя.

Нобуко отправилась на поиски мужа и нашла его на школьном дворе. Он стоял на сцене, плакал и смеялся, целиком погруженный в себя. В голове Нобуко мелькнула мысль: не сошёл ли муж с ума. Она окликнула его. Услышав её голос, Нобутэру тут же снова стал самим собой.

— Прости, мама. Ты волновалась из-за меня. Я иду домой. — Нобутэру послушно слез со сцены. Он уже не первый раз принимал жену за мать. Нобуко мягко обняла его за талию и повела к дому.

Датэ и Юдзо смотрели кино. В старом заплёванном кинотеатре, похоже, сидели и другие зрители — в темноте можно было различить шевеление людских теней. Громко стрекочущий киноаппарат проецировал на экран мерцающее чёрно-белое изображение: тесное помещение, затерявшееся в глубине торговых улиц. Похоже, клуб или бар. Гадкая мясистая тётка крепко стиснула в руке нож и злобно взирала на какого-то парня. Хаттори! Он был привязан к стулу и выглядел хуже некуда. Рядом на диванах развалились три молодца из Икаруга-гуми, тоже порядком выдохшиеся. Они тупо наблюдали за тем, что вытворяет с Хаттори тётка.

— Надо вытаскивать его оттуда, — шепнул Датэ в ухо Юдзо. Тот кивнул.

— Погоди.

На экране Хаттори поднял запачканное потом и кровью лицо, на котором блуждала жутковатая улыбка.

— Ну что? Хватит уже на этом свете? Пора на ту сторону собираться? Беру вас с собой.

Мама-сан, которая всё это время измывалась над Хаттори, вдруг остановилась.

— Извини, что я с тобой так. Тебе за всех мужиков досталось. А теперь и злости вроде нет, вся куда-то делась. Ты говоришь: беру вас с собой. Я готова составить тебе компанию. Здесь всё равно одна злоба и ненависть. Я сыта ими по горло. — На Хаттори смотрели глаза совсем другого человека, полные кротости и доброты.

Заметив происшедшую перемену, один из икаругавцев медленно поднялся с дивана и обвёл маму-сан и Хаттори мрачным взглядом.

— «Беру с собой…» Это что значит, говнюк? Думаешь, это так просто — перебраться на ту сторону? А там, думаешь, что? Всё равно ад, к чему торопиться? Мы тебе и в этом мире ад в лучшем виде организуем!

— Значит, этому аду конца не будет? — Хаттори уронил голову и опустил плечи. Нет, уж лучше ад там, настоящий! Помогите кто-нибудь, пожалуйста.

— Ну кто тебе поможет? — сказал бандит. Это он вожак, это он зарезал Юдзо! — Знаешь, почему ад здесь будет продолжаться для тебя вечно? Потому что мы хотим навек растянуть кайф.

На экране крупным планом возникло лицо отчаявшегося Хаттори. Прозвучали громкие заключительные аккорды сопровождавшей фильм песенки под названием «Кошмар», и появились буквы: КОНЕЦ.