Предсказатель прошлого - Страница 3

— Не-ельму? Да такой и рыбы-то вовсе нету,- обиделась вдова.

— Из Сибири привозили.

— Еще что выдумаешь! Язык без костей! Из Сибири ей рыбу повезут.

— А я,- вздохнула лавочница,- очинно рыбу люблю. Особливо солоную. Солоная рыба прямо смерть моя…

— А взять бы тебе осетринки, да залить бы ее…

— Милая! — с чувством отвечает лавочница.- Милая! Осетрина-то ведь кусается! Кусается осетрина-то!

— Ну, хошь судака. Можно тоже и судака залить.

— Кусается судак-то нынче. Очень даже кусается.

— Ну, леща возьми. Из леща тоже можно, коли его хорошенько…

— Кусается лещ-то…

— И что это у вас все кусается! Больно вы пужливы,- острит вдова.

Лавочница вздыхает глубоко.

— Вот муж был жив, так и рыбку ели, и ничего не боялись. Достаток был, и никаких санитаров в глаза не видывали. А нынче ходят да разнюхивают. Один придет понюхает, другой понюхает. Тьфу! От одних от ихних носов товар у меня, гриб, плесенью пошел. Товар нежный, рази он может человецкий нос перенести. Худо стало теперь. Муж-то у меня был молодой кр-расавец, мужчина во всю щеку. Раз это случилась с ним беда. Шел он на почту деньги за товар отправлять; тысячи полторы было с ним. А почта тогда в старом доме была, от нас недалеко; оврагом надо было идти да мимо выгона. Место пустое. Он с собой всегда и пистолет брал. Храбрый был, одно слово, кровь с молоком. Идет это он, вдруг, откуда ни возьмись, парень перед ним. «Стой,- кричит,- не то дух вон». Остановился муж. «Чего,- говорит,- тебе надоть?» «А отдавай,- говорит,- мне денежки свои все какие есть, да живо поворачивайся, мне,- говорит,- проклаждаться некогда». И что бы вы думали? Другой бы напужался бы до смерти. А муж-то мой хоть бы что. Преспокойно вынул деньги да и отдал их мошеннику-грабителю. Тот деньги взял и строго-настрого заказал людям сказывать. Ну, муж вернулся домой, все двери на запор, да шепотком мне и рассказал. А больше никому. Уж и удивлялась же я! Другой бы на его месте невесть бы чего со страху натворил. И кричал бы, и стрелял бы, и защищался бы, а он хоть бы что. Этакого другого — поискать, не сыщешь. Вот и помер. Не живут хорошие люди на свете!

— Н-да,- вздыхает богаделенка и подымает глаза на грязный потолок.- Такие-то, видно, и там нужны!

— Говорили, быдто опился, оттого и помер,- вставляет вдова, безмятежно глядя на лавочницын нос.- Мне что! За что купила, за то и продаю.

— Ну, это ты оставь,- окрысилась лавочница.- Муж мой с наговору помер, а не с перепою. Это тебе грудной младенец скажет, не то что…

— Такой и болезни не бывает. Наговор! Что это за болезнь такая? У меня, вон, дочка в прогимназии учится. Всякая болезнь — это микроб. А наговор — про такое никто и не слыхивал.

— Господи, помилуй! — в тихом негодовании восклицает богаделенка и даже вытирает рот, чтоб удобнее было возражать, если лавочнице понадобится ее помощь.

Но лавочница и так сильна.

— Дочка! У тебя дочка в прогимназии учится! А спросила ли, хочу ли я слышать про твою дочку-то!

Тычет мне дочкой в рыло, Не посмотрят, что великий пост, а со всякой, прости господи, пустяковиной…

— Истинно, истинно! — подхватывает богаделенка.- Не посмотрят, что пост… Вот я у немца жила, у Август Иваныча, и то всегда на страстной постное ел. «Мне,- грит,- ветчину вкуснее будет на праздниках кушать, если я последнюю неделю постное покушаю». Вот вам! Немец — и то душеспасенье понимал!

— Понимал, понима-ал твой немец! — передразнивает вдова, вставая со стула.- Понима-ал. Это он, верно, тебя сибирской рыбой кормил. Выписывал из Сибири! Хи-хи! Ох, уморушка. Смотри, хозяйка, она у тебя, у старой вороны, постный сахар стащила. Нечего, нечего! Вон под блюдечком-то лежит!

— Ах ты, подлая твоя личность! — затряслась бога-делеика.- Да очень мне ваш сахар нужен! Не видала я вашего сахару обсосанного!

— Это у меня сахар обсосанный?! — ужаснулась лавочница.- В-вон! Чтоб духу вашего…

— Интеллигентному человеку слушать вас совершенно невозможно!-отряхнула крошки с платья вдова и с достоинством вышла.

— Вон! — повторила еще раз лавочница.

Богаделенка поджала губы, подтянула головной платок и засеменила к дверям.

Ушли.

Лавочница сразу успокоилась, обрядливо все прибрала на место.

— Ну-с, чайку попили, теперь, пожалуй, и в церкву пора. Слава тебе, господи! Все во благовремении.

— Мамочка, за мной зашли Вера Ивановская и Катя Фиш. Можно нам пойти ко всенощной?

Надя говорит равнодушным тоном, но лицо у нее напряженное, и уголки рта дрожат.

— Идите,- отвечает мать.- Что это вдруг такая религиозность обуяла? Подозрительно что-то…

Надя слегка краснеет и, быстро повернувшись, уходит из комнаты.

В передней взволнованным шепотом расспрашивают ее нескладная дылда Катя Фиш и маленькая юркая Вера.

— Можно! Можно! Позволила! Идем.

Надя быстро одевается. Сердце стучит. Страшно. Еще одумаются и вернут.

Выбежали на улицу.

— Нехорошо только, что у нас платья такие короткие. Подумает, что девчонки, и не станет серьезно гадать.

— Ерунда,- утешает Вера,-На платье она внимания не обратит, а лица-то у нас не молоденькие.

— В пятницу, когда я шла из гимназии, меня один извозчик барыней назвал,- хвастает дылда Катя.

— Честное слово? Ей-богу!

— Надо было все-таки хоть косы подколоть,- беспокоится Надя.- А то она не отнесется серьезно.

— Нет, нет, не беспокойся, она очень серьезная. Она горничной Фене всю правду сказала. И привораживать умеет, и все.

— Привораживать?

Надя задумалась. Хорошо бы кого-нибудь приворожить. Вчера мадам Таубе рассказывала маме про своего дядю графа Градолли, который всегда в Париже живет. Старый богач. Вот бы его приворожить. Граф Градолли! Ну, есть ли что на свете красивее такой фамилии! Графиня Градолли. Надежда Александровна Градолли! Молодая красавица графиня.

— Тише, тише! Осторожно, тут ступеньки,- шепчет дылда.- Вот в этот подвал.

— В подвал? — пугается Надя.- Нет, я в подвал ни за что не полезу!

— Бою-усь! — пищит Вера.- А ты не спутала: это тот самый подвал?

— Ну, конечно. Мне горничная Феня показывала.

— Бою-усь!

— Ну, так нечего было и затевать,- демонстративно поворачивается дылда.- Жалею, что связалась.

— Как же быть? — томится Надя. Ступеньки подвала ослизлые, щербатые. На дверях — рваная клеенка и мочалка. Но, с другой стороны, что может быть красивее фамилии Градолли!.. Молодая графиня Градолли…

— Все равно: уже раз решили, так пойдем.

В подвале пахнет щами и прелыми досками.

— Вам кого надоть? — спрашивает тощий-тощий мужик в лиловой рубахе.

Подруги молчат. Им неловко и страшно сказать, что нужна гадалка. Мужик еще рассердится.

— Мы, наверно, не туда попали,- испуганно шепчет Вера и тянет Надю за рукав к выходу.

— Да им, верно, Дарью Семеновну нужно,- захрипел чей-то голос из-за печки.- Дарья! К тебе, что ли?

— Господи! Да их тут целая шайка! — волнуется Надя.

Из-за перегородки показывается рябая бабья рожа; темные внимательные глаза искоса приглядываются.

— Что, барышни, погадать, что ли? Только я ведь этим не занимаюсь. Это вам кто же сказал-то?

— Феня… Феня сказала.

— Феня? Рыжая, что ли?

— Да… да…

— Ну, уж так и быть. Только деньги вперед. Тридцать копеек за каждую. Пожалте-с.

За перегородкой стояла узкая железная кровать, стол, покрытый красной бумажной скатертью, и два кресла без всякой покрышки — просто одно мочальное содержимое.

На одно кресло села сама гадалка. На другое указала Кате, в которой сразу определила предводителя.

— На бубновую даму. Для сердца-удивит дорога. Через денежное предприятие червонный разговор в казенном доме. В торговом деле — бубновый человек вредит.