Предсказание - Страница 2

С Никсоном или без оного, я нахожу, что наиболее важными событиями 9 августа 1974 г. стали мое рождение и предсказания моего деда. Ничего не поделаешь, дает о себе знать мой эгоцентризм.

Благодаря рассказам многочисленных родственников о том дне, я буквально вижу, как мой отец, Руди Ток, мотается из одного конца центральной больницы округа в другой, между родильным отделением и палатой интенсивной терапии, между радостью (грядущее появление сына) и горем (быстрое приближение смерти горячо любимого отца).

С полом, выложенным синими плитками, светло-зелеными стенными панелями, желтым потолком и белыми занавесками с оранжевыми аистами комнату ожидания для отцов наполняла отрицательная энергия, генерируемая наложением цветов. Пожалуй, комната эта могла служить съемочной площадкой для детского шоу, ведущий которого вел тайную жизнь маньяка-убийцы.

Обстановка усугублялась и присутствием клоуна, который дымил, как паровоз[5].

Руди заступил на вахту ожидания родов вместе с еще одним мужчиной, не из местных, артистом цирка, приехавшего в город на неделю. Шатер, где шли представления, стоял на лугу около фермы Хэллоуэя. Мужчина представился как Бизо. И это не было именем, с которым он выходил на манеж. Так уж его звали – Конрад Бизо.

Натали, жена Бизо, была воздушной гимнасткой, из знаменитой семьи воздушных гимнастов, которые по праву считались цирковой элитой.

Родители Натали, братья и сестры, кузены и кузины, порхающие под куполом цирка, в больницу приехать не смогли: в этот вечер шатер заполнили зрители, ради которых цирк и приехал в город.

Впрочем, вполне возможно, воздушные гимнасты также хотели показать, что не одобряют выбора Натали, решившей выйти замуж за клоуна. В каждой субкультуре и этносе есть свои предрассудки.

Нервничая в ожидании родов, Бизо нелестно отзывался о своих новых родственниках. Называл их самодовольными, неискренними.

Сердитые слова вырывались из него вместе с клубами едкого дыма: «двуличные», «интриганы», а потом он разразился тирадой, очень уж поэтической для клоуна: «Блаженные души в воздухе, которые становятся предательскими, стоит ногам коснуться земли».

Бизо приехал не в полном костюме клоуна. Более того, его сценический наряд больше соответствовал грустной традиции Эмметта Келли[6], чем ярко разодетых клоунов «Цирка братьев Ринглинг»[7]. Тем не менее он являл собой странное зрелище. Мешковатые брюки коричневого костюма сзади украшала широкая клетчатая полоса, руки чуть ли не до локтя торчали из укороченных рукавов. Один лацкан практически полностью был закрыт искусственным цветком, размером с тарелку для хлеба.

Прежде чем примчаться с женой в больницу, он сменил клоунские башмаки на кроссовки и снял с носа большую красную круглую резиновую нашлепку. Однако остались и белые круги вокруг глаз, и красные пятна румян на щеках, и мятая шляпа-пирожок.

Налитые кровью глаза Бизо цветом не отличались от нарумяненных щек, возможно, потому, что едкий сигаретный дым раздражал слизистую, но Руди подозревал, что причина еще и в выпивке.

В те дни курить разрешалось везде, даже в комнатах ожидания родильных отделений. И счастливые отцы традиционно раздавали сигары, празднуя рождение ребенка.

Уходя от кровати умирающего отца, бедный Руди вроде бы мог найти убежище в комнате ожидания. И его горе могла бы смягчить радость скорого перехода в категорию отцов.

Но и у Мэдди, и у Натали роды затягивались. И всякий раз, возвращаясь из палаты интенсивной терапии, Руди находил в комнате ожидания бормочущего себе под нос, с налитыми кровью глазами клоуна, искуривающего пачку за пачкой «Лаки страйк» без фильтра.

Под грохот громовых раскатов, в сверкании молний, Бизо превратил комнату ожидания в сцену. Кружил по синим плиткам винилового пола, от одной розовой стене к другой, курил и кипел изнутри.

– Руди Ток, вы верите, что змеи могут летать? Разумеется, нет. Но змеи могут летать. Я видел их высоко над ареной. За это зрелище хорошо платили и им громко аплодировали, этим кобрам, этим мокасиновым змеям, всем этим мерзким гадюкам.

Бедный Руди реагировал на эти тирады сочувственными кивками, междометиями, цоканьем языка. Он не хотел поощрять Бизо, но чувствовал: отсутствие реакции приведет к тому, что злость клоуна выплеснется на него.

Задержавшись у залитого дождем окна, с густо накрашенным лицом, которое подсвечивал отблеск молний, Бизо спросил: «Кого ждете, Руди Ток, сына или дочь?»

Бизо обращался к нему исключительно по имени и фамилии, словно они составляли неделимое целое: «Рудиток».

– У них тут есть новейший ультразвуковой сканер, – ответил Руди, – так что они могли бы сказать нам, мальчик будет или девочка, но мы не захотели этого знать. Нас волнует только одно: чтобы ребенок родился здоровым.

Бизо выпрямился во весь рост, гордо вскинул голову, повернулся к окну, за которым бушевала гроза:

– Мне не нужен ультразвук, чтобы подтвердить то, что я и так знаю. Натали родит мне сына. Род Бизо не умрет вместе со мной. Я назову его Панчинелло, в честь одного из первых и самых знаменитых клоунов.

«Панчинелло Бизо, – подумал Руди. – Бедный ребенок».

– Он станет величайшим представителем нашей профессии, – продолжил Бизо, – лучшим шутом, арлекином, паяцем. Его признают таковым от побережья до побережья, на всех континентах.

И хотя Руди только-только вернулся из палаты интенсивной терапии в родильное отделение, ему казалось, что он уже связан по рукам и ногам черной энергией, которая словно изливалась из подсвеченных молниями яростных глаз Бизо.

– Он не просто добьется признания, но станет бессмертным.

Руди куда больше интересовали новости о состоянии Мэдди. В те дни отцов редко допускали в «родилку», где они могли бы засвидетельствовать появление ребенка на свет божий.

– Он будет звездой цирка своего времени, Руди Ток, и все, кто увидит его на манеже, будут знать, что его отец – Конрад Бизо, патриарх клоунов.

Медсестры родильного отделения, которые обычно регулярно приходили в комнату ожидания, где находились будущие отцы, на этот раз старались появляться там как можно реже. Чувствовалось, что им как-то не по себе в компании этого обозленного циркача.

– Клянусь могилой моего отца, мой Панчинелло никогда не будет воздушным гимнастом, – заявил Бизо.

Громовой раскат, последовавший за его клятвой, был таким сильным, что в рамах задребезжали стекла, а лампочки замигали.

– Какое отношение имеют воздушные гимнасты к сути человеческого существования? – вопросил Бизо.

– Никакого, никакого, – без запинки ответил Руди, в котором агрессивность отсутствовала напрочь. Мягкий, тихий, еще не кондитер, как его отец, а всего лишь пекарь, он не хотел, чтобы здоровяк-клоун отметелил его.

– Комедия и трагедия – главные инструменты клоунского искусства и составляют основу жизни! – рявкнул Бизо.

– Комедия, трагедия и потребность в хорошем хлебе, – Руди пошутил, стараясь показать, что и его профессия имеет самое непосредственное отношение к сути человеческого существования.

В награду за эту шутку ему достался яростный взгляд, из тех, что останавливают не только часы, но и само время.

– Комедия, трагедия и потребность в хорошем хлебе, – повторил Бизо, возможно, ожидая, что отец признает вышеуказанное пустым и бессмысленным.

– Слушай, а ведь ты говоришь совсем как я! – в удивлении воскликнул мой отец, поскольку последнюю фразу клоун произнес другим голосом, блестяще имитируя отца.

– Слушай, а ведь ты говоришь совсем как я, – произнес Бизо голосом отца, а потом продолжил своим: – Я уже говорил, что я талантлив, Руди Ток. И таланты у меня очень даже необычные.

Руди подумал, что сердце у него бьется все медленнее, замедляя ход под тяжестью этого холодного взгляда.