Предатель. После развода (СИ) - Страница 35

Если я хочу еще детей от Анфисы, то надо обратно развязывать яйца.

Позади скрипит дверь. Неужели Диана вернулась, чтобы кинуть в меня еще несколькими ласковыми словами, какой я мудак.

Устало оглядываюсь, а на меня настороженно смотрит Афинка. Неуклюже поправляет шапку и обиженно шмыгает.

За не появляется Борис. Застегивает куртку, встает позади Афинки и прячет руки в карманы.

Я открываю рот, чтобы сказать:

— Вам сюда нельзя.

Но Борька перебивает, предугадывая мое отцовское недовольство:

— Мы знаем, что нам сюда нельзя.

— Что ты тут делаешь? — Афинка подозрительно щурится. — А где тетя?

— Ушла тетя, ушла, — вздыхаю я и разворачиваюсь в сторону дочки. — Идем на ручки.

Кусает губы. Она же еще обиженно на меня, но на ручки хочется. Оборачивается на Бориса, ожидая от него одобрения.

Он же старший брат.

Какие у меня офигенные дети получились. И как они на Анфису похожи. Точно, нужна срочно третья лялька.

Боря кивает Афинке и шепчет:

— Я тебя устал таскать на руках. Пусть папа теперь отдувается, — с наигранной досадой смотрит в сторону. — Он же твой папка, а у меня руки отвалятся скоро.

— Мы их пришьем обратно, — со спокойствием маленького маньяка заявляет Афинка. — Большой иголкой.

Борис смотрит на нее несколько секунд, а потом на меня. С недоумением и испугом:

— Ты слышал. Большой иглой пришьет руки.

— Мама пришьет, — Афинка деловито ко мне шагает, — она красиво пришьет.

— Жуть какая, — сипит Борька и ежится. — Это какой-то фильм ужасов.

Афинка останавливается передо мной. Опять поправляет шапку и тянет ко мне ручки:

— Поднимай.

— Какая ты командирка, — подхватываю ее на руки.

— Да я сам в шоке, — соглашается Борис. — Вы где-то с мамой упустили что-то важное в ее воспитании.

— Да ты сам таким же командиром был, — Перехватываю Афинку пооудобнее, и она приобнимает меня за шею, прищурившись на крыши впереди.

— Неправда. Я был хорошим, тихим ребенком…

— Конечно, — смеюсь я. — Я могу устроить нам сегодня вечер просмотра видео с маленьким Борисом, который требует надеть ему два разных ботинка, потому что ему так красиво.

— Не было такого.

— У меня есть видео, Боря, — я расплываюсь в улыбке. — И его снимала твоя мама. Потом отправила бабушкам-дедушкам.

— Не было такого, — Борька подходит к нам с Афинкой и скрещивает руки на груди. — Раз не помню, то не было, — но улыбку не может спрятать. — Ничего не докажешь.

— Новая тетя насовсем ушла? — Афинка прижимает ладошку к моей щеке и хмурится. — Да?

Задумчиво надувает щеки и выдувает воздух через губы, сложенные трубочкой, мне в лицо. От нее пахнет шоколадом. Борька накормил ее сладостями?

— Да.

— Тогда мама зря ушла? — похлопывает меня по щеке. — Да?

Глава 55. Чего ты хочешь?

— Мам, не говори глупостей…

Сижу красная. Сердце бьется часто-часто, как молоточек в старых будильниках.

— Ты думаешь, что нельзя опять влюбиться в одного и того же человека несколько раз?

— Герман — пройденный этап…

— Да я тебя умоляю, — устало вздыхает мама и встает. Лезет в один из ящиков и достает пачку печенья:

— Не будет он у тебя пройденным этапом.

Невозмутимо и с шуршанием открывает печенью и высыпает в милую фарфоровую миску с желтыми одуванчиками:

— Хотя никто, конечно, не запрещает тебе бравировать тем, что все в прошлом.

— Я решила, что это все, конец…

Мама смеется. Ласково и тихо.

Я сама виновата. Сама же к ней за советом пришла, но пока до советов мы не дошли, но зато выяснили, что я якобы влюбилась в Германа.

Это не так!

А затем я вспоминаю, как вел себя Борька, когда я поделилась подозрением, что ему нравится девочка с соседнего подъезда.

Тоже краснел, злился и говорил, чтобы я не несла бред.

Да, блин! Фыркаю, откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди, сердито глядя на маму, которая ставит миску с печеньем в центр стола:

— Постоянная клиентка подарила, — садится, — французское, — и опять смеется, — оля-ля-ля!

— Знаешь, мам, я тебя очень люблю, — говорю я, — очень-очень сильно, но как ты иногда выбешиваешь… — медленно выдыхаю, — вот какое к черту сейчас печенье?

— Французское, — мама подхватывает тонкую печеньку, подмигивает мне и с хрустом ее кусает.

Мое возмущение доходит до точки кипения и взрывается смехом, который падает в рыдания.

— Мама, блин! — вою в ладони. — Я не за этим пришла!

— Ты объясни за чем ты пришла, — шепчет мама. — Я не совсем понимаю.

— Поддержать меня, — отрываю руки от лица и, пуская сопли и слезы, рычу, — сказать, какой он гондон и козел! А ты мне, что я в него влюбилась!

Мама вскидывает бровь и деловито так похрустывает печеньем:

— Ладно, Герман — козел и урод, — вздыхает, — Я бы выразилась сейчас по-французски, если бы могла, но увы. Я женщина культурная. И, возможно, мне стоило поддержать твоего папу в желании закопать Германа в лесочке. Легче стало?

— Нет! Не стало!

— А когда станет легче, Фиса? — мама откладывает надкусанное печенье.

— Я не знаю!

— Подумай! — повышает голос. — И ответь честно! Тут только ты и я! Я тебя рожала, я тебе жопу мыла, Фиса! И уж кто и заслуживает правды, то только твоя мама!

Я замолкаю, а мама смотрит на меня напряженном ожидании, распахнув глаза. Выдыхает, и у нее вздрагивают ноздри:

— Говори.

— Не могу.

— Я тебя отсюда не выпущу, — шипит мама. — Говори, — делает паузу и вскрикивает, ударив кулаком по столу, — Фиса, блин! Да скажи ты уже чего ты хочешь! Скажи!

Меня начинает трясти. Я чувствую, что к лицу опять приливает кровь, но это уже не смущение, а гнев, и из груди поднимается отчаянный клекот:

— Я хочу, чтобы Герман был со мной. Хочу, чтобы он вернулся.

После этих сдавленных слов на меня обрушивается слабость, и я прячу горячее лицо в ладонях.

Опять плачу.

— Вот это похоже на правду, — тихо соглашается мама.

— Я так устала…

— Я знаю.

— Смысл тогда всего этого? — вновь смотрю в безнадеге на маму. — Смысл тогда нашего развода и того, что два года я его избегала? Смысл, мама?

— Смысл хотя бы в том, что ты показала Герману, что можешь взять и подать на развод, — мама пожимает плечами. — И дойти до конца.

— Я думаю, что он не ждал того, что ты действительно с ним разведешься, — мама подхватывает чашку с остывшим чаем. — Да ни один мужик не верит в то, что женщина может взять и действительно развестись, а когда с ними разводятся, то это больно бьет по ним.

— У него другая женщина, мам…

— Пффф… — закатывает глаза. — Я не думаю, что это проблема, Фиса. Аня мне рассказала про нее. И, кстати, — грозит мне пальцем, — у нас с ней был насчет этого серьезный разговор. Зря она полезла к Диане. Зря.

— Герман все равно не поверил в то, что Аня в него влюблена.

— Герман же не дебил. Козел — да, но не дебил. Как такое могло в голову прийти, а? И ведь попытается его и против детей настроить, а он, я думаю, не будет такое терпеть, — мама отмахивается, — выпнет он ее. Если уже не выпнул.

— Не думаю.

— Да ну? — мама усмехается.

— Да сидят сейчас и ужинают.

— Конечно, — хмыкает мама, — все такие улыбчивые, розовощекие, как в рекламах йогурта.

— Очень может быть.

— Я поверю в то, что твой старшенький переворачивает стол, а Афинка швыряется во все стороны фрикадельками с криками: где, мама?! Где мама?! Ты не мама! — мама в голос хохочет и замирает, когда из торгового зала доносится трель ее смартфона. — Может, сейчас заткнется.

Но кто-то очень настойчиво звонит и звонит. Мама вздыхает, поднимается на ноги и торопливо выходит:

— Выключу и вернусь. Блин, я его искала, а опять, видимо, оставила на стойке.

Подпираю лицо кулаком и в печальном ожидании рассматриваю французское печенье. Делаю глоток чая.

— Слушай, Фиса, — мама возвращается и суетливо прячет смартфон в карман брюк, — мне надо бежать.