Праздник лета - Страница 2

Фан сочувствовал сейчас чиновникам, так же как в свое время учителям, требовавшим уплаты жалованья. Но сам он по-прежнему спокойно сидел в канцелярии и, по своему обыкновению, не пошел вместе со всеми требовать от правительства уплаты жалованья. Когда же его заподозрили в высокомерии, он счел это простым недоразумением и заявил, что всю жизнь только с него спрашивали долги, сам же он ни с кого долгов не требовал, – на это он-де совершенно не способен. К тому же, заявил Фан, у него не хватит смелости встретиться с лицами, которые держат в своих руках экономическую власть.

Вот если бы они утратили свою власть и с «Трактатом о началах веры Махаяны»[5] в руках стали проповедовать буддизм, он охотно встретился бы с ними. Но пока они на троне, они смотрят на остальных, как Владыка ада на своих рабов, считая, что только им дано распоряжаться жизнью и смертью всех мелких людишек. По этой-то причине Фан не смел, да и не хотел встречаться с ними. Иногда ему казалось, что эта черта характера возвышает его над другими, но чаще он просто сомневался в таких своих способностях.

Со всех сторон раздавались требования об уплате жалованья, они, как говорится, наступали со всех позиций. Никогда еще Фан не был в таком тяжелом положении. Не говоря уже о мальчишке-слуге или о лавочниках, с которыми приходилось сталкиваться, даже госпожа Фан проявляла неуважение к нему. В последнее время она не только ему не поддакивала, но даже высказывала собственное мнение, более того, иногда она становилась попросту бесцеремонной. Так, утром четвертого числа пятой луны по старому календарю не успел он вернуться домой, как она сунула ему прямо под нос пачку счетов. Такого еще не бывало.

– Деньги выдали? – спросила она, даже не взглянув на него. – У нас целых сто восемьдесят юаней долгу…

– Гм, с завтрашнего дня я перестаю служить. Чеки получили, но члены комитета держат их у себя. Сначала они заявили, что не выдадут чеков тем, кто вместе со всеми не ходил их требовать, а затем велели каждому являться за чеком лично. Стоило им только завладеть чеками, чтобы сразу уподобиться Владыке ада. А я, по правде говоря, боюсь встречи с ним… И денег мне не надо, и служить не стану, не хочу унижаться…

Госпожа Фан, не так уж часто видевшая столь благородный гнев, вначале даже испугалась, но очень скоро успокоилась и, глядя мужу в лицо, сказала:

– По-моему, лучше получить лично, ничего особенного в этом нет.

– Не пойду. Это не подачка, а жалованье чиновника, и по правилам его должны выдавать через бухгалтерию.

– А если не дают, как быть?… Ох, совсем забыла. Дети вчера сказали, что надо платить за обучение. Уже несколько раз требовали, а теперь предупредили, что если не внесем…

– Вздор! Отцу ни на службе, ни в школе не дают денег, а за сына плати, когда он и заучил-то всего несколько фраз.

Жена умолкла, почувствовав, что вести разговор дальше опасно: ему все было нипочем и он так разозлился, будто перед ним был сам директор школы.

За обедом оба не проронили ни слова. Поев, он задумался на минуту и в раздражении вышел.

Все последние годы, в канун праздника лета[6] или Нового года, Фан, как того требовал обычай, непременно возвращался домой около полуночи и, вынимая на ходу из-за пазухи сверток, кричал:

– Эй! Получай! – И тут же с довольным видом вручал жене пачку новеньких банкнот Китайского банка и Банка путей сообщения.[7] Кто же мог предвидеть, что на этот раз, в четвертый день пятой луны, он вернется домой еще до семи вечера. Госпожа Фан встревожилась, решив, что он уже подал в отставку, но, сколько ни вглядывалась, в лице у него не заметила ничего особенного.

– Что случилось?… Почему так рано? – спросила она.

– Выдать не успели, не получил. Банк уже закрыт. Теперь придется ждать до восьмого.

– Может, надо было лично пойти попросить? – боязливо спросила жена.

– Нет, личное получение отменили, говорят, будут выдавать, как и раньше, через бухгалтерию. Но банк закрыли на три дня по случаю праздника, придется ждать до восьмого.

Он сел, отхлебнул чаю и медленно заговорил:

– К счастью, деньги уже в учреждении, и теперь это не проблема… Их выдадут восьмого числа, не позднее… Гораздо сложнее занять деньги у родственника или знакомого, с которыми не поддерживал отношений. После обеда я решил непременно разыскать Цзинь Юн-шэна. Разговорились. Сначала он похвалил меня за то, что я не ходил требовать жалованья и не согласился лично получать, что это очень благородно и что именно так и должен был поступить порядочный человек. Однако стоило мне попросить у него взаймы пятьдесят юаней, как он сразу поморщился, будто я запихнул ему в рот горсть соли. Потом стал жаловаться, что никак не может собрать с жильцов квартирную плату и в торговле терпит убытки… А напоследок заявил, что ничего, мол, нет особенного в том, чтобы лично получить деньги у товарищей по службе, после чего сразу же меня выпроводил.

– Кто же даст взаймы перед самым праздником? – безразличным тоном заметила жена, не проявив никакого участия.

Фан опустил голову, он понимал, что в этом нет ничего удивительного, – не так уж он был близок с Цзинь Юн-шэном. Тут он вспомнил, как в канун прошлого Нового года к нему явился земляк и попросил у него взаймы десять юаней. Фан тогда уже получил чек на жалованье, но дать взаймы побоялся и соврал, что сам находится в затруднительном положении, что не получил жалованья ни на службе, ни в школе, что рад бы, да не в силах помочь, и выпроводил земляка. Выражение собственного лица при этом Фан, естественно, не видел, однако почувствовал неловкость, губы у него дрогнули, и он покачал головой.

Спустя некоторое время Фан велел мальчишке-слуге сходить в лавку и взять в долг бутылку «Лотосовой».[8] Лавочник же не посмеет отказать, надеясь, что перед праздником ему заплатят все долги. А если откажет, Фан в наказание не уплатит ему завтра ни гроша.

«Лотосовую» удалось получить в долг. Фан выпил две чашки, и лицо его порозовело. После ужина он развеселился, закурил сигарету известной марки «Хадэмын»,[9] взял со стола сборник стихов «Опыты»[10] и улегся на кровать.

Подошла госпожа Фан и, в упор глядя на него, спросила:

– Как же мы завтра расплатимся с лавочниками?

– С лавочниками?… Пусть придут восьмого во второй половине дня.

– Я не могу им этого сказать. Они не поверят.

– Как это не поверят! Пусть спросят, – во всем учреждении никто не получил, ждут восьмого!..

Он ткнул указательным пальцем в полог, а потом очертил в воздухе полукруг. Жена внимательно проследила за его пальцем, который тут же перевернул страницу. Это значило, что от мужа сейчас больше не добьешься ни слова…

– Я думаю, так дальше продолжаться не может… Надо что-то придумать, заняться каким-нибудь иным делом, – перевела она разговор на другую тему.

– Что придумать? Чем заняться? Ведь «чиновнику в писцах не ходить, а военному пожаров не тушить».

– А разве ты не писал сочинений для шанхайской книжной лавки?

– Для шанхайской книжной лавки? Так ведь они платят за рукопись, считая каждый иероглиф в отдельности, пробелы у них в счет не идут. А ты видела современные стихи, которые я для них написал? Сколько там пустого места? За всю книгу заплатят, пожалуй, не больше трехсот юаней. Да и об оплате за авторское право от них уже шесть месяцев нет никаких известий. Кто вытерпит такое? «Далекой водой не спасешься от близкого пожара».

– Ну, а если отдать в редакцию здешней газеты?…

– Газеты? Даже в самой крупной газете за тысячу иероглифов платят несколько медяков. Мне говорил об этом один студент, который там сотрудничает. На это вас не прокормишь, если даже писать с утра до ночи. Да и где я наберу темы для стольких статей?