Правосудие - Страница 5

- Я могу просто не увидеть точку.

- А вот когда ты начнешь стрелять на расстояния свыше ста метров, тогда мы установим телескопический прицел — только для того, чтобы ты могла увидеть точку, это намного эффективней, чем использовать его в качестве прицельного приспособления. Ты знаешь, сколько времени требуется снайперу для подготовки качественного выстрела?

- Сколько?

- Не менее получаса. Он должен замерить расстояние до цели, скорость ветра, скорость движения цели, вычислить все необходимые поправки по специальным таблицам и выставить прицел, учитывая скорость пули. Но ты не можешь использовать компьютер, чтобы почесать нос, здесь не Америка, здесь тебе отобьют нос вместе с головой. Уверяю тебя, что здесь, в радиусе ста километров от места, где мы сидим, есть человек десять, которые умеют стрелять по-настоящему — и все они научились стрелять в подворотне.

- А мы в лесу.

- Мы в лесу, в руках у тебя не обрез, не школьная мелкашка, а боевой СКС с целеуказателем, и не надо экономить патронов, у тебя больше возможностей — учись, и я научу тебя этому нехитрому делу за пару недель. Это хорошо, что ты никогда не стреляла раньше, значит, у тебя в голове нет мусора. Точность выстрела никак не зависит от цепкости твоих рук, — отдача дергает ствол вверх уже после того, как пуля вылетает из ствола. Поэтому держи оружие легко, смотри вдоль ствола обоими глазами, не прижимай приклад к плечу, а располагай его по центру тела, но так, чтобы он тебе не выбил зубы. Удерживай карабин так, как ты удерживаешь шланг, поливая огород, если хочешь попасть струей в определенный куст.

- Как ты удерживаешь свой член, когда мочишься, — заметила Берта.

- Да, черт возьми, — как я удерживаю свой член. Не думай о том,

как ты выглядишь, — в счет идет только результат. Пусть он лежит — я имею в виду карабин — свободно в твоих ладонях, не надо его стискивать.

- Не буду, — помотала головой Берта.

- Ну, тогда стреляй.

Она сделала три выстрела с интервалом секунды в две, затем еще шесть чуть медленней. Шесть пуль попали в мишень, нарисованную в центре толстого деревянного щита, ни одна не вышла за пределы щита. Он опустил бинокль.

- Неплохо.

- Ты был прав, — заметила Берта. — Это не так уж сложно, если не напрягаться. Давай еще патронов.

Из лесу они вернулись с зайцем, подстреленным Бертой. Она взяла его с расстояния метров в семьдесят, одним выстрелом. Дома он показал ей, как снимать шкуру «чулком» — все остальное она сделала сама.

Теперь они наслаждались великолепным заячьим рагу, запивая его великолепным кальвадосом, который он научился делать сам и предпочитал всем другим напиткам.

- Ты много пьешь? — спросила Берта.

- Теперь уже нет. Но когда-то я был алкоголиком.

- И как же тебе удалось спрыгнуть?

- Я не спрыгивал. Жизнь сбила меня щелчком, как муху с бутылки. Кончилась сладкая жизнь, кончились легкие деньги, началась жизнь суровая, в лесу, и алкоголизм кончился за отсутствием подпитки. А раз закончившись, он уже не начинается никогда, если не использовались всякие завязки. По моим наблюдениям, завязки любого рода всегда заканчиваются мощными развязками — с порывами, надрывами и возвращением на круги своя.

- Ну, тогда тебе надо дать Нобелевскую премию: ты сделал то, чего не удавалось ни одному наркологу в мире.

- Не верь специалистам. Вообще никому не верь, но специалистам — в особенности. Военные операции в Афганистане планировали генштабисты, выпускники академий, используя самую мощную военную машину в мире, — против кучки бородатых мужиков. И чем это все закончилось? Мужики научились воевать и побили генералов, со всеми их «Альфами», «Бетами» и «голубыми беретами». То же самое происходит и на Кавказе, и повсеместно. Спецназовцам, которые так славно освобождали заложников в Буденновске, заложники кричали в лицо перед телекамерами всего мира: «Сволочи, за что вы нас убиваете?» А Басаев ушел оттуда с высоко поднятой головой и добившись своих целей — прекращения бомбардировок.

- Это же не значит, что террорист и нарколог — одно и то же.

- Конечно, не значит. Это значит, что есть разные уровни заинтересованности. В чем заинтересован генерал? В карьере всего лишь, жизнь его от этого не зависит. В чем заинтересован спецназовец? В зарплате, в звездочках, в выслуге лет, в своей семье — а не в том, чтобы сдохнуть на чьих-то пулях. В чем заинтересован нарколог, уролог, зоолог, хренолог и специалист по общественным связям? В том, чтобы все считали его специалистом — это дает вес, авторитет, клиентуру и деньги. Он может и быть чем-то, но казаться — для него намного важнее, чем быть.

У него нет подлинной заинтересованности в деле, из которой вырастает подлинный профессионализм в деле. Профессионалом становится тот, у кого нет выбора, кто приперт к стенке — жить или умереть. Урка, который дрался на выживание в зоне — профессионал боевых единоборств, а не Брюс Ли. Есть сферы жизни, где невозможно ничего сымитировать, где в счет идет только результат. Такова сама жизнь и такова война, которая есть жизнь. Гитлер не был генералом, он был ефрейтором — и положил под себя всю Европу. Сталин не был даже ефрейтором, он был бандитом, который научился драться до конца — и он сломал Гитлера со всей его военной машиной. Бен Ладен — профессионал спецопераций, а не спецы, которые постоянно обсераются в борьбе с ним. Но попробуй скажи об этом генералам — и они заплюют тебя, опираясь на общественность, которая готова платить за красивые глаза и красивые погоны — и всегда ложиться под победителя. Никогда не становятся подлинными профессионалами выученики каких-нибудь школ — профессионалом можно стать только в одиночку. Это касается духовной войны так же, как и любой драки — у Будды и Мохаммеда не было учителей. Нельзя достичь высот ни в каком деле, полагаясь на школу, структуру, корпоративные связи и государство — это подпорки, которые лишают идущего своих ног.

- Без школы ты не выучил бы даже таблицу умножения.

- Конечно. Кто-то научил Толстого азбуке, а Парацельса — анатомии. Но Парацельс стал Парацельсом не благодаря, а вопреки тогдашней медицинской школе, и Наполеон стал Наполеоном вопреки тогдашней военной науке.

- Ты не Наполеон.

- Я не Наполеон, я — одинокий убийца, так же, как и ты. Но я научился сам себя лечить, делать себе хорошие ножи и стрелять лучше любого снайпера. Это мелочь по сравнению с Наполеоном. Но что такое Наполеон по сравнению с моей жизнью? А я научился жить так, чтобы не было страшно умирать. И тебя научу, если ты захочешь.

Она захотела. Но, пытаясь сформулировать для нее некоторые простые вещи, он обнаружил, что одно дело научиться самому, за сорок пять-то лет, смотреть на себя в зеркало, а другое дело экстерном научить этому кого-то другого — великим педагогом он не был. Вот когда они действовали в паре, по зачистке работников рыночной экономики, - это было легко. А когда праздник закончился, и наступили серые будни - зверь заснул в своей клетке, и его не могло разбудить даже ежеутрен- нее журчание струи, которую Берта с маниакальной щедростью вливала в черепа своих врагов. Когда, много лет назад, он впервые пролил человеческую кровь, а это случилось на войне в Таджикистане, где он убил трех человек сразу, он думал, что это мощное переживание навсегда изменит его жизнь. Но ничего оно не изменило — уже через год-полтора он напрочь забыл свои тогдашние ощущения, как будто это произошло с кем-то другим. Ему понадобилось еще пятнадцать лет пробултыхаться в кровавой грязи этого мира, в той из его множества сточных канав, которую он сам выбрал в качестве линии своей жизни, чтобы прочесть руны, написанные дерьмом и кровью на лбу у каждого новорожденного младенца — ЭТО АД. И с удивлением обнаружить, что и тогда он не потерял аппетит к жизни, в его жилах струилась та же восхитительно пахнущая смесь, что и у любого из живущих. И обнаружить — почти без удивления — что этот запах пробуждает зверя, который делает возможным все. Все. Человек был дрянью, зреющей в гадючьем яйце, в теплом дерьме выгребной ямы, но, вылупившись, он становился дрянью летающей и, воспарив на кожистых крыльях в вонючих потоках породившей его атмосферы, становился способным на все, отражаясь во всем, что ниже его. Но как было объяснить эти простые, канализационные истины, видные сверху — другому яйцу? Разве что сесть ему на голову и попытаться высидеть своим примером — он устал парить в одиночестве. Таня боялась его, и он знал это, Таня управляла им, как хотела, но — стоя на земле, Таня не была летучей тварью — она была ползучей змеей, коброй с гипнотическими очами. Проблема состояла еще и в том, что полет никогда не длился долго — без горючего тварь падала вниз, теряя обзор и тупо барахтаясь в поверхностной грязи, не будучи в состоянии ни воспарить, ни свернуться в яйцо, ни уползти в щель. Никакая синтетика ей не подходила, тварь летала только на чистом, природном горючем. Раньше ему не раз приходилось видеть маньяков и серийных убийц в клетках, и он всегда удивлялся — почему они выглядят такими серыми, такими безжизненными? Теперь он понимал, почему. У него хватало эстетической брезгливости, чтобы не уподобиться этим гоблинам, и хватало ума, чтобы не попасть в клетку. Был ведь и другой способ достать горючее — открыть охоту на гоблинов. Чувство справедливости — великая вещь, оно уже миллионы отправило на тот свет и еще миллионы отправит. Илья Муромец — он ведь тоже убивал, не так ли? И Робин Гуд, и д'Артаньян, и Бампо Кожаный Чулок, и даже Иван-Царевич — как он этого Кощея? На гоблинов охотиться, на чудищ всяких — это вам не девочек в подворотнях душить, это благороднейшая вещь, настоящая мужская работа. А результат тот же самый. Ланцелот и Чикатило, с точки зрения любого, непредвзятого тамбовского волка — это деятели одного и того же порядка. Но умный тамбовский волк берет в руки какой-нибудь Эскалибур, а не кухонный нож — и собаки общественной морали удовлетворены, они с упоением грызут мясо того типа, который на данный момент считается драконом. Тамбовскому волку, как бывшему волкодаву, хорошо было известно, что прежде, чем поймали Чикатило, за его преступления успели расстрелять, по меньшей мере, трех, ни в чем не повинных, людей — под рукоплескания общественности. И как бывшему правоохранителю, ему хорошо было известно, через что пришлось пройти этим несчастным перед смертью.