Православие и корейцы - Страница 13

После русско-японской войны в 1906 г., когда страсти между враждовавшими сторонами более или менее улеглись, Миссия снова была открыта. На этот раз состав ее оказался более многочисленным, чем предыдущий. Так, во главе учреждения был поставлен архимандрит Павел[76], помощником ему – иеромонах Владимир[77] (Скрижалин), псаломщик – иеродиакон Варфоломей (Селезнев)[78], член прежнего состава, учителем Константин Зигфрид[79], регентом – Федор Перевалов[80]. Кроме означенных лиц, на службу были приняты еще два русских мальчика – сироты[81], взятые из Владивостокского архиерейского дома специально для пения в церкви и подготовления к катехизаторской работе.

Таким образом, в новый состав Миссии вошли три штатных и четыре нештатных члена, а всего – семь человек. Комплект вполне достаточный для ведения возложенного на Миссию дела, по крайней мере, на первых порах.

Прибыли они в Сеул в непродолжительном друг от друга времени и можно сказать «благополучно». Говорим «благополучно», потому что после только что окончившейся войны нельзя было рассчитывать на благополучие в стране, занятой недавними врагами русских. Однако к чести японцев нужно отметить, «враги» оказались в высшей степени корректными и предупредительными по отношению к русским, по крайней мере, наружно. Правда, они организовали тщательную слежку за вновь прибывшими. В дальнейшем, когда японцы узнали, что русские миссионеры не такие уж опасные люди, притом, чуждые политике, они оставили их в покое[82]. Первыми достигли Сеула о. Павел и о. Варфоломей с двумя вышеупомянутыми русскими мальчиками, 14 августа 1906 г., вслед за ними – остальные. Таким образом, к началу 1907 г. Миссия была уже в полном составе, какой намечался для нее ранее.

К этому времени наша Дипломатическая Миссия в Сеуле, как и иностранные, была уже преобразована в Генеральное Консульство в составе четырех человек служащих. Сама Корея как государство потеряла свою независимость; корейское правительство почти уже не существовало, хотя номинально продолжало еще стоять у власти со своим Императором[83] во главе. Словом, жизнь в стране изменилась до неузнаваемости, потекла по другому руслу. Корейцы, как ни странно, симпатизировали в то время японцам, ожидали от них каких-то благоприятных перемен в жизни. Это продолжалось, по крайней мере, первые три-четыре года со времени появления пришельцев, но потом обнаружилось разочарование, которое переросло, наконец, в неприязнь, проявившуюся в форме открытого восстания в 1919 – 1920 гг. и в других выступлениях против японцев.

Что касается русского влияния, то теперь о нем, конечно, не могло быть и речи. Все, что раньше исходило от России и русских, исчезло. Мало того, самое имя «русский» стало предметом поношения не только среди японцев, но и среди местного населения, повернувшегося в сторону Японии, как рыба на приманку. И если о. Павел повел дело Миссии более или менее успешно, так только благодаря своему исключительному природному такту и осторожности, иначе оно зачахло бы на первых же порах.

На другой день по приезде миссионеров в Сеул (15 августа) о. Павел освятил здание Миссии, совершил литургию и вслед за ней молебное пение Богоматери, чем, собственно, и положил начало прерванному миссионерскому деланию. На богослужении присутствовали чины нашего Консульства во главе с Генеральным Консулом и кое-кто из корейцев, оставшихся верными русским[84]. После молебствия присутствовавшие поздравили о. Архимандрита с благополучным прибытием и с добрым началом порученного ему дела.

Оправившись с дороги, миссионеры приступили к поверке оставшегося имущества. Оказалось, что многого не достает: одна часть поломана, другая – расхищена, третья – приведена в негодность. Сторож, который оставался при имуществе, сбежал, другой, временно приставленный, ничего не знал. Французская Дипломатическая Миссия (теперь Консульство), которой была поручена охрана русского достояния, отказалась возместить расхищенное. Словом, виновных не было.

О. Павел, рапортом своим от 20 августа 1906 г. извещая Петербургского митрополита Антония о прибытии своем в Сеул и утрате миссионерского имущества, между прочим, писал следующее:

«Мы воодушевлены желанием всецело отдаться святому благовестническому служению и радуемся, что, наконец, находимся у себя «дома» и у своего дела, не взирая на то, что здания были ограблены в период русско-японской войны и мною теперь найдено, что горе наше состоит не в том, что унесены почти все хозяйственные вещи и взломаны некоторые двери, шкафы и пр., но что самые здания, запертые и лишенные притока света и воздуха в течение двух с половиной лет, не мало пострадали: штукатурка местами обвалилась, большей же частью потрескалась, печи повреждены, крыши протекают и т. д., так что все это требует неотложного ремонта во избежание окончательной порчи помещений»[85]…

Если так дело обстояло с недвижимым имуществом, то еще хуже было с ризницей. Ризница, как уже говорилось, отправлена была в Шанхай и там, в одном из пакгаузов подмочена во время периода дождей. Можно себе представить, что из нее получилось через три года. Когда представлены были ящики и открыты, то вместо риз нашлись в них только полусгнившие клочья. Пришлось обращаться в Хозяйственное Управление при Св. Синоде с просьбою выслать необходимое количество облачений, по крайней мере для праздничных богослужений. Просьба уважена, облачения высланы, но не в таком уже виде и количестве, в каком имелись прежде; причем ризы получены разнокалиберные, простенькие, недорогие[86]. Впрочем, Миссия рада была и такому скромному даянию, иначе служить было бы совершенно не в чем[87].

С 1 января 1907 г., когда прибыли на место миссионеры, жизнь в Миссии стала более размеренной, текущей по строго определенному порядку и образцу монастырскому. Так, для богослужения и домашней молитвы, для занятий и отдыха определено было известное количество времени и назначены должные часы. Каждый день начинался и кончался общей молитвой в братской столовой, промежуток дня уделялся послушанию, данному каждому сообразно его знаниям и способностям; свободное время отдавалось отдыху.

В 7 утра обычно начиналась «молитва», состоящая из утренних молитв, часов и чина изобразительных, в 8 – чай, с 9 до 12 дня – занятия в кельях, в 12 дня – обед, с 2 до 4 пополудни – физический труд в огороде или саду, в 4 вечера – чай, от 5 до 7 – домашние занятия, в 7 – ужин, в 8 – «молитва». Вечерняя «молитва» состояла из молитв на сон грядущий, малого повечерия и помянника. После нее все, поклонившись друг другу, расходились по своим местам, и остаток вечера проводили каждый у себя в комнате. Такой порядок наблюдался все время управления Миссией о. Павлом, за исключением праздничных дней, когда домашняя молитва заменялась церковной, труд – отдыхом.

Церковное богослужение совершалось все воскресные и праздничные дни, а также в дни субботние – обязательно. На праздники с вечера – Всенощное Бдение, в праздники – Литургия. Бдение начиналось в 5 ч. вечера, Литургия в 9 ч. утра круглый год. Продолжительность и того и другого богослужения была от часу с половиной до двух часов и более. В субботние дни богослужение отправлялось исключительно заупокойное по православным воинам, за веру и отечество живот свой положившим. С вечера в пятницу служился «па-растас», утром – Литургия с панихидой. После панихиды тотчас же начинался акафист Божией Матери, читавшийся перед образом Тихвинская «Слезоточивая» иконы Божией Матери, принесенной с Афона. Великим постом служба совершалась на первой, четвертой и Страстной седмицах, впоследствии, когда были открыты станы, и в остальные недели, в каждом стане по очереди. В станах богослужение происходило в специально устроенных для сего молитвенных домах-фанзах, перед самодельными маленькими иконостасиками, обставленными вместо икон картинами Спасителя, Богоматери и Угодников Божиих.